Роковая тайна сестер Бронте - Екатерина Митрофанова

В этот час стремительные волны сладчайшего восторга настолько захлестнули сестер, что они, казалось, готовы были делиться избытком нахлынувших чувств со всем окружающим миром. Миновав широкую пустынную аллею, счастливая троица вышла к уединенной крытой веранде, служившей воспитанницам Коуэн-Бриджа единственным относительно надежным убежищем от промозглого холода.

В приличном отдалении от общей массы, сгруппировавшейся посреди веранды, любопытный взгляд Шарлотты мгновенно выделил одинокую фигурку худенькой девочки, которая была приблизительно того же возраста, что и Мария. Девочка сидела очень тихо, понуро склонив голову. Порою она рассеянно озиралась вокруг; при этом в ее глазах отчетливо улавливалось какое-то непостижимое отсутствующее выражение, выдающее совершенное безразличие ко всему на свете. Шарлотта торопливо приблизилась к объекту своего внимания, испытывая неизъяснимое желание заговорить с этой девочкой, чей унылый вид производил поистине угнетающее впечатление, твердо решив всеми возможными способами выведать причины столь явной апатии.

Окрыленная своей необузданной радостью, маленькая Шарлотта ощутила острое желание во что бы то ни стало поделиться ею с этой бедной воспитанницей, которая, вероятно, нуждается в сочувствии и поддержке. Быть может, девочке требуется срочная помощь, которую она, Шарлотта, в силах оказать или хотя бы предложить. «Если же девочка откажется принять содействие со стороны — в любом случае искреннее дружеское участие должно взбодрить ее», — решила про себя Шарлотта. Мария и Элизабет, которые, по-видимому, ни о чем не догадывались, не утратив своего веселого расположения духа, поспешно последовали за сестрой.

Девочка, сидевшая в отдаленном углу веранды, внезапно услышав приближающиеся шаги, вышла наконец из состояния застывшего оцепенения. Она неохотно подняла взор, дотоле безотрывно прикованный к полу, теперь же по-прежнему безучастно блуждавший по расплывающимся в безмятежных улыбках лицам счастливой троицы.

— А! Ну, вот и вы наконец! — произнесла девочка, несколько оживившись. — Неразлучные сестрички. Я давно за вами наблюдаю! То бывало ходили как в воду опущенные, а теперь… точно кто подменил вас! Не могу взять в толк: чему, собственно, можно радоваться столь безудержно и самозабвенно? Будто бы все верные служители Небесного Владыки, прекраснейшие в своих неземных совершенствах, в единый миг сложили могучие крылья и покорно пали к вашим ногам!

Сестры, порядком озадаченные этой язвительной тирадой, нежданно-негаданно обрушившейся на них, смущенно переглянулись. Их обличительница продолжала уже более мягко, в примирительном тоне:

— А между тем, как вам, верно, уже довелось убедиться, эта земная юдоль находится в недосягаемом удалении от обетованных райских высей. Всем нам следует твердо себе уяснить единую непреложную истину, которая гласит: между вечной гармоничной жизнью — подлинным воплощением безмятежнейшего светлого мира, что господствует там, и теми бесчисленными пороками и предрассудками, какие порождают первозданный хаос, что творится здесь, нет и не может быть ничего общего. Даже те мелкие радости, какие изредка перепадают нам, — практически все мимолетны и обманчивы, столь же, впрочем, сколь и печали, безраздельно довлеющие над нами. В сущности, они так же тленны, как и самое наше земное существование. Вся наша жизнь здесь всего лишь один сплошной вакуум, лишенный какой-либо формы и содержания, а все мы — ничтожные крохотные песчинки единой общей системы. Так будет до тех пор, покуда уникальная нетленная частица наша — Душа — не отделится от бренного тела и не воспарит к Небесам. Это и должно стать нашей единственной целью, достойнейшим предметом всех возможных стремлений и упований. В этом бренном мире никому из нас не дано познать полного совершенного счастья, а потому для праздной радости мы имеем столь же мало оснований, сколь и для неизбывной тоски. И самое разумное, что мы можем сделать, — с истинным смирением и безграничной благодарностью ожидать своего назначенного и неизменно грядущего часа.

— Неужели ты не видишь в этой жизни иной цели? — удивилась Шарлотта. — Мне всегда казалось, что наш мир полон своеобразной неповторимой прелести и неизведанного очарования; я и сейчас так думаю; непостижимые тайны мироздания и секреты людских судеб влекут меня неодолимо. Одного этого довольно, чтобы отчаянно желать жить. И, я уверена, существует масса возможностей, посылаемых нам Судьбой для достойного применения сил и деятельности.

— Каких же возможностей? — осведомилась девочка.

— Более материальных, приземленных, однако куда более интересных, нежели бесцельное прожигание жизни в ожидании той непреклонной участи, которой, в любом случае, не миновать ни единому живому существу.

— Сказать по правде, я довольно много думала над этим прежде. Но все мои домыслы привели меня к твердому убеждению, что все возможные мирские стремления человека — ничто в сравнении с единой высокой целью, милостиво дарованной нам свыше.

— Стало быть, по-твоему, мы должны жить в постоянном ожидании конца? И радоваться его приближению? И только?

— Совершенно верно.

— Что же, ты хочешь сказать, что эта жизнь сама по себе не имеет смысла?

— Только в том качестве, о котором я уже упомянула.

— То есть — жизнь ради смерти?

— Как раз наоборот! Не ради смерти, но во имя бессмертия. Ради той прекрасной вечной жизни, какую, уповаю, дарует всем нам наша земная кончина, что освободит нашу единую нетленную частицу — Душу — из власти этого огромного унылого склепа, сокрывшего великий грех, приютившего всю неизбывную горечь мировых страданий, порождаемых мучительным грузом тоски, печали, болезни, околачивающихся по всем потаенным закуткам планеты.

— Но ведь наша жизнь — это не только колыбель всего жуткого, низменного и отвратительного, как ты утверждаешь! — взволнованно возразила Шарлотта. — Я убеждена: в недрах нашего бренного существования таится волшебный источник чистейшей великой радости, вечно хранящий первозданную свежесть!

— Я считаю, — ответила девочка, поспешно поднявшись со скамьи, давая понять, что не желает продолжать разговор, — что все возможные земные радости являют собой всего лишь внешнюю иллюзию. Не более. В большинстве своем это самые обыкновенные характерные плоды удовлетворенного эгоизма — одного из самых жалких и ничтожных пороков рода людского.

— Но Любовь?! — воскликнула Шарлотта в недоумении. — Разве она не есть воплощение всех наилучших стремлений и наивысших помыслов человека?

— О, нет! Это чувство низменное, корыстное, порожденное излишествами эгоистичного тщеславия. Человечеству надлежит избавляться от всяческих приверженностей не менее непреклонно, нежели от иных низменных пороков и предрассудков.

— И даже искренняя приверженность к Всевышнему? — не удержалась Шарлотта. — Стало быть, ты и ее относишь к порокам?

— Несомненно. Она столь же корыстна, как и любая другая, и даже более корыстна и опасна для человека, нежели самые скверные и низкие мирские грехи.