Больше чем просто дом - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

И он повел ее к центру зала с высоко поднятой, хотя и слегка кружащейся головой. Еще накануне он и подумать не мог, что будет не только присутствовать на балу Чонси Риккера, но и открывать этот бал первым танцем.

Поутру его первым воспоминанием был поцелуй с Алидой; следующим было чувство глубокого стыда за свое поведение прошлым вечером. Боже правый, да ведь он был душой компании, он задавал тон всему веселью! С той минуты, как он вывел Алиду на первый танец, не реагируя на удивленные и заинтригованные взгляды приятелей, его охватил и уже не отпускал до конца вечера какой-то отчаянный, безрассудный порыв. Он раз за разом танцевал с Алидой Риккер, пока один из друзей не поинтересовался, что скажет по этому поводу Джейн.

— А Джейн что за дело? — раздраженно ответил он. — Мы с ней не помолвлены.

Однако он счел нужным подойти к своей сестре и спросить, как он, по ее мнению, выглядит.

— С виду ты в порядке, — сказала Элеонора, — но если не уверен, больше не пей.

И он больше не пил, внешне оставаясь вполне корректным, хотя в груди его бушевали и рвались наружу страсти. Улучив момент, он сел на кушетку рядом с Алидой Риккер и заявил, что любит ее вот уже много месяцев.

— И все эти месяцы я каждый вечер думал о тебе перед сном, — соврал он слегка дрогнувшим голосом. — Я боялся с тобой встретиться, боялся заговорить. Когда я видел тебя издали в лучах солнца, как будто плывущей в золотой колеснице, этот мир казался мне достойным того, чтобы в нем жить.

После двадцати минут таких речей Алида сама поверила в свою исключительность и неотразимость. Утомленная и счастливая, она под конец сказала:

— Хорошо, ты можешь меня поцеловать, если хочешь, но это не будет ничего значить. Сейчас я не в том настроении.

Однако у Форреста настроения хватало на них обоих, и он поцеловал ее так, словно они стояли перед алтарем. Чуть позже, прощаясь с мистером Риккером, он вполне искренне поблагодарил его за лучший вечер из всех, какие видел в своей жизни.

Когда Форрест проснулся, был уже полдень. Он как раз пытался принять сидячее положение, когда к нему вошла Элеонора, одетая в домашний халат.

— Как себя чувствуешь? — спросила она.

— Ужасно.

— А как насчет твоих слов в машине, на обратном пути? Ты и вправду хочешь жениться на Алиде Риккер?

— Только не этим утром.

— И то ладно. Предупреждаю: родители в бешенстве.

— Почему? — задал он явно лишний вопрос.

— Потому что мы оба там были. Папе уже сообщили, что ты открывал бал. Я им сказала, что меня чуть не силой затащили туда подруги, и все бы сошло, но ведь там был и ты!

Одевшись, Форрест спустился к воскресному обеду. В первые минуты над столом висело тяжелое, сердитое, выжидательное молчание. Наконец Форрест его нарушил:

— Ну вот, мы побывали на вечеринке у Аль Капоне и очень недурно повеселились.

— Я в курсе, — сухо заметил Пирс Уинслоу; миссис Уинслоу промолчала.

— Там были все, включая Кейев, Шванов, Мартинов и Блэков. Отныне Риккеры — столпы нашего общества, и все двери для них открыты.

— Только не эта дверь, — сказала его мать. — Ноги их не будет в этом доме. — Она помолчала. — Ты собираешься что-нибудь есть, Форрест?

— Нет, спасибо… То есть да, спасибо, я уже ем. — Он осторожно заглянул в свою тарелку. — Эта девушка очень мила. И по манерам с ней не сравнится ни одна девчонка в городе. Если бы сейчас все было так, как до войны…

Он умолк, сам не зная, что, собственно, хотел сказать. Лишь одно он сейчас знал твердо: с этого дня избранный им путь расходился с тем, по которому всю жизнь следовали его родители.

— До войны этот город больше напоминал деревню, — сказала старая миссис Форрест.

— Форрест имел в виду Мировую войну, а не Гражданскую, — пояснила Элеонора.

— Но остаются принципы, которым изменять нельзя, — сказал Пирс Уинслоу.

В следующий момент он и Форрест одновременно вспомнили историю с Кеннеморским клубом, и Уинслоу-старший, не выдержав, вспылил:

— Когда люди начинают запросто ходить в гости к осужденным преступникам, сразу понимаешь: с этими людьми что-то неладно.

— Не стоит поднимать эту тему во время еды, — быстро сказала миссис Уинслоу.

Около четырех пополудни Форрест у себя в комнате снял телефонную трубку и набрал номер.

— Мисс Риккер дома?.. Привет, это Форрест Уинслоу.

— Как ты там?

— Еле жив. А вчера все было здорово.

— Неужели?

— Даже слишком здорово. Чем ты сейчас занята?

— Привожу в чувство двух несчастных пьянчуг.

— А меня не приведешь в чувство за компанию?

— Конечно. Приезжай сюда.

Два перепивших накануне молодых человека могли только стонать и заводить патефон, слушая сентиментальные песенки, но в конце концов они убрались восвояси. В камине плясали языки пламени, за окнами продолжался день, а Форрест прихлебывал свой чай с ромом.

— Итак, мы наконец-то встретились, — сказал он.

— Задержка была по твоей вине.

— А всё эти дурацкие предрассудки, — посетовал он. — Это очень консервативный город, а прошлое твоего отца…

— Я не собираюсь обсуждать с тобой моего отца.

— Извини. Я только хотел сказать, что был глупцом, так долго оттягивая наше знакомство из-за какого-то нелепого предубеждения. И наконец решил поверить своим чувствам, а не чужим словам.

Она внезапно встала:

— До свидания, мистер Уинслоу.

— Что? Почему?

— Потому что ты действительно глупец, если приходишь сюда с таким видом, будто делаешь мне одолжение. А напоминать мне об отцовских грехах после нашего гостеприимства — это попросту неприлично.

Он также поднялся, совершенно сбитый с толку:

— Но я не это имел в виду. Я же признал, что вел себя глупо и презираю себя за это. Прошу тебя, не сердись.

— Тогда оставь этот снисходительный тон.

Она опустилась в кресло. Через комнату прошла ее мать, мельком бросив на Форреста недовольный и подозрительный взгляд. Однако ее появление сыграло и позитивную роль, объединив их как соучастников некоего заговора, после чего они еще долго и откровенно беседовали.

— Мне давно пора быть наверху и переодеваться к выходу.

— А я должен был уйти еще час назад, но никак не могу.

— Вот и я никак не могу расстаться.

К тому времени они уже далеко зашли во взаимных признаниях, а в дверях обменялись страстным поцелуем, и Форрест отправился домой, твердо настроившись сжечь за собой все мосты благопристойности.