И гаснет свет - Владимир Торин

пыталась скрыть. Она заявилась, стала командовать, утешать ее, принялась играть роль любящей старшей сестры, заботливой нянюшки и строгой учительницы в одном лице. Она заверила Марго, что той не о чем беспокоиться, что она сама организует похороны и все с этим связанное.

После самоубийства Джонатана прошло всего три дня. Квартира не то что опустела, в ней будто появился черный угол, из которого разрасталась тьма, и он, этот угол, с каждой минутой затягивал в себя всю прежнюю жизнь. Ничего не осталось. Никаких эмоций, никаких чувств.

Часы пробили девять утра. С их последним ударом внутри Марго словно заработал какой-то механизм. Не поворачивая головы, она направилась вверх по лестнице. В руке она сжимала большой кухонный нож.

Она знала, что именно произошло. Она все поняла. Но было слишком поздно. В иное время она могла бы корить себя за то, что не поверила Джонатану, за то, что не поддержала его, но сейчас из нее словно специальной машиной откачали все эмоции. И в ней осталось лишь какое-то придушенное подушкой холодное осознание происходящего.

Она поднялась по лестнице, прошла мимо их с Джонатаном спальни и двинулась прямо к детской. Зашла в комнату, тихонько прикрыла за собой дверь.

Калеб стоял возле кровати, глядел в пол и ждал. На нем был черный костюмчик: штаны, жилетка и пиджачок. Из опущенной долу руки свисал непослушный галстук, который он так и не смог повязать. Когда мама зашла, он даже не посмотрел на нее, но его губы тронула улыбка.

– Что это за странная женщина, которая стоит у меня на пороге с ножом? – негромко произнес Калеб. Это было сказано тем же самым голосом, который она слышала в этой комнате совсем недавно. Голосом, который она пыталась забыть.

Марго покачала головой.

– Все хуже не бывает, да, мамочка? – спросил Калеб. – Тетушка Джеральдин слишком груба с тобой! Тетушке Джеральдин никто не позволял так говорить с моей мамочкой. А еще те злые полицейские… Как бы они не споткнулись, не упали в канаву. Они не пожалели мамочку, они тоже грубили ей, вели себя плохо.

Марго опустила глаза и шагнула вперед, не глядя на ребенка. Нож в ее руке был направлен острием в пол.

– Я знаю, что у тебя на уме, мамочка, – едва слышно сказал Калеб. – Я вижу, что ты задумала…

– Неужели? – глухим голосом спросила она.

– Да. Ты хочешь, чтобы тетушка Джеральдин организовывала не одни похороны, а трое… трое грустных похорон! – Калеб даже закусил губу. Она промолчала. – Это очень-очень плохая идея, мамочка.

– Да? Почему же?

– Потому что мне очень хочется жить! Как ты не понимаешь?! Это же так хорошо, когда ты – настоящий мальчик. Когда у тебя есть комната, игрушки и даже мамочка! Это же просто чудесно!

– А как же… как же…– она не смогла произнести его имя.

– Папочка сошел с ума и застрелился. Выстрелил себе в рот на скамейке в парке Элмз.

– Он не застрелился! Он бы не стал этого делать!

– Но так сказал мистер констебль.

Она зажмурилась до боли в веках, после чего открыла глаза и ненавидяще уставилась на сына.

– Зачем эти игры? – спросила она. – Мы ведь с тобой здесь одни. Зачем ты продолжаешь играть и прикидываться? Это твой Хозяин убил Джонатана.

– Хм… нет же! Папочка сошел с ума и застрелился. Выстрелил себе в рот на скамейке в парке Элмз, – слово в слово повторил ребенок. – Так сказал господин констебль.

У нее не было сил спорить.

– Ты должна кое о чем подумать, мамочка, – продолжил Калеб. – Ты же не станешь убивать своего любимого сыночка, а потом вонзать нож в себя?

Она промолчала.

– Ты просто пока что не видишь, но у тебя есть выбор…

– Выбор? – усмехнулась Марго. Это существо говорило не так, как ее девятилетний ребенок. Судя по словам, которые оно произносило, оно было намного, намного старше.

– Да, выбор, мамочка. Ты можешь умереть, а можешь продолжать жить. И все будет, как и прежде.

– Как и прежде ничего не будет.

– Да. Но у тебя будет твой сыночек. Хозяин сказал…

– Твой проклятый Хозяин! – из ее горла вырвался отчаянный хрип.

– Он сказал, – не обратил внимания на ее слова Калеб, – что мамочка очень любит своего сыночка, и мамочка многое ему простит, потому что он ее плоть и кровь. Потому что он – продолжение ее самой. Это в духе мамочек. Они постоянно так поступают. И я – твое продолжение…

– Ты не мое продолжение! Ты маленький гаденыш…

– Но где-то здесь, внутри, еще живет милый, загнанный, забитый в угол Калеб, – широко улыбаясь, проговорил мальчик. – Он прячется, плачет и зовет тебя: «Мама! Мама! Ты же не бросишь меня, мама?! Ты же не убьешь меня, мама?!»

Нож в ее руке дрогнул.

– Его уже нет. Он давно исчез.

– Не-ет, – протянул ребенок. – Он по-прежнему здесь и, если хочешь, я буду его иногда выпускать.

– Ты лжешь.

– Нет, мамочка. Я не лгу. Я не буду никогда тебе лгать, мамочка. Знаешь почему?

– И почему же?

– Потому что я тебя люблю, мамочка.

– Любишь? – с ненавистью усмехнулась она.

– Да, мамочка. Очень. Я же говорил: это так замечательно, когда у тебя есть мамочка, когда ты настоящий мальчик.

– А Джонатан?

– Папочка сошел с ума и…

– Хватит! – закричала она.

Ее совершенно не интересовало, как именно проклятая кукла заняла место ее ребенка, было ли это как-то связано с лицом, планировал ли заранее Малыш Кобб, чтобы его сожгли, специально ли он просил ее разжечь тогда камин. Она хотела узнать другое. Джонатан словно завещал ей непонимание и неуемное желание понять причины…

– Что мы сделали этому проклятому Гудвину? За что он так с нами? Что ему от нас нужно?

– Ой, ему ничего не нужно. У него все есть. Это был опыт… экс-пе-ри-мент…

– Эксперимент?

Калеб кивнул.

– Он просто пытался подарить мне мамочку. Подарить мне жизнь настоящего мальчика. У него не получалось до этого, а тут получилось. Но ты не должна об этом думать, мамочка. Здесь есть я, есть ты,