Верхом на ракете. Возмутительные истории астронавта шаттла - Майк Маллейн

Глубоко в сердце Техаса трещал наш костер, и светящиеся искры поднимались к небу. Мы открыли еще несколько бутылок, Брюстер Шоу наигрывал на гитаре мелодию Eagles, и наш разговор, как обычно, вырулил на то, когда нам удастся полететь в космос. Как подростки мечтают о приходе субботнего вечера, мы жаждали чуда, способного приблизить нас к старту. Мы мечтали о невероятных вещах, которые нам предстоят. Мы будем подниматься на полярные орбиты, мы будем летать без фала на персональных реактивных установках. Мы повезем на орбиту каждый научный спутник, каждый военный спутник, каждый связной спутник. Мы будем ловить спутники манипулятором и ремонтировать их на орбите. Да, мы собирались делать все это… Новички хреновы.

Сидя вокруг костра, мы говорили о будущем. Я посмотрел в усеянную звездами ночь и почувствовал себя невероятно счастливым… но лишь на одно мгновение. У меня было достаточно опыта, чтобы знать: на этом пути будут слезы. Некоторые из тех, что сидят сейчас вокруг костра, погибнут, будучи астронавтами. Может быть, и я. Вероятно, на одном из тренировочных самолетов NASA. Вероятно, на шаттле. И вовсе не пленка с записью голосов «Аполлона-1», которую я услышал несколько месяцев назад, навела меня на эти печальные мысли. Просто мне уже приходилось сталкиваться со смертью в полете.

Это было в 1970 году, на Рождество. Мне было 27, я служил в Англии и летал на заднем кресле RF-4C в рамках союзнической программы наблюдения за русской угрозой. В штабе эскадрильи за чашкой кофе мы давали шутливые советы Джиму Хамфри и Тому Карру, которые наносили последние штрихи на карты учебных полетов. Я передал Джиму свои талоны на сигареты – в отличие от него, я не курил. Он поблагодарил меня. Затем они с Томом пошли к самолету, и я в последний раз видел их живыми. Вскоре после взлета их «Фантом» внезапно пикировал и врезался в землю на скорости 650 километров в час, не передав никакого аварийного сигнала. Командир эскадрильи пришел в комнату дежурной смены и сообщил о катастрофе. «К телефонам не подходить», – приказал он и поехал за капелланом, чтобы вместе с ним сообщить о случившемся вдовам.

Я волновался за Донну. Через несколько минут она увидит, как машина из штаба с командиром эскадрона и капелланом подъезжает к дому. В каждой квартире жилого комплекса жила семья летчика, и у нас с Хамфри была общая стена, а входы находились в пяти метрах друг от друга. Я представил себе, как эти двое в форме размышляют перед дорожками, ведущими в дом, и сверяют адрес, прежде чем выбрать одну из них. Я представил себе, как моя Донна и Эрлен Хамфри с ужасом смотрят в окна, пытаясь понять, которая из них только что стала вдовой.

К черту приказ командира, подумал я и схватил трубку. Я набрал номер Донны и сказал: «Произошла катастрофа. Джим Хамфри и Том Карр погибли. Скоро к вам приедет капеллан. Я хотел дать знать, что это не я. Пойди к Эрлен, как только они уедут. Никому больше ничего не говори». Когда я вешал трубку, она всхлипывала. У Эрлен было двое маленьких детей.

Когда командир эскадрона вернулся, он назначил меня сопровождающим и помощником для семьи Джима и попросил съездить на место катастрофы. Это было мутное болото с сильным запахом керосина. При вертикальном падении самолет сделал кратер глубиной метров шесть. Все вокруг было усеяно кусочками алюминиевой обшивки в камуфляжной раскраске. Примерно в 10 метрах от ямы, куда ушел самолет, была вторая, поменьше, – ее оставило тело Тома Карра вместе с катапультным креслом. Том катапультировался, но было уже слишком поздно, и его тело, притянутое ремнями к креслу, врезалось в землю с той же скоростью, что и самолет.

Летный врач распоряжался группой санитаров из госпиталя, занятых поиском останков. От Джима на поверхности земли не осталось ничего. По циклограмме катапультирования из F-4 пилот покидал самолет во вторую очередь. Две ямы на месте падения очевидным образом означали, что Том, который был на заднем кресле, успел лишь выскользнуть по рельсам катапультного устройства из кабины, когда самолет врезался в землю, то есть Джим все еще находился в передней кабине. В момент удара 20 с лишним тонн металла и топлива вогнали его тело глубоко в землю. От Тома Карра не осталось ничего, в чем можно было бы признать человека. Каждый санитар держал мешок и подбирал частички его плоти с яркими розовыми и красными полосками.

Самое печальное, что мне предстояло сделать за всю мою недолгую жизнь, – это отдать Эрлен обручальное кольцо мужа. Я нашел его в шкафчике Джима. Как и большинство летчиков, он снял кольцо перед полетом, чтобы не зацепиться им за какую-нибудь деталь в кабине и не пораниться.

Спустя несколько недель командир эскадрильи приказал мне сделать бронзовую табличку и выгравировать подходящий текст в память о Джиме и Томе. Два кратера между гладких холмов Восточной Англии были их настоящими могилами, и командир хотел, чтобы памятная надпись висела рядом на дереве. Я поехал на место и прикрутил бронзовую табличку к величественному 200-летнему дубу.

Через пять месяцев Эрлен приехала в Англию, чтобы повидаться со своими друзьями-летчиками. Командир эскадрона пригласил ее на памятную службу на месте катастрофы в День поминовения, а меня попросил днем раньше съездить туда и отполировать табличку. Я взял с собой Донну и троих наших детей. Это был редкий для Англии солнечный и теплый день, и мне захотелось немного развлечь их. На месте падения самолета ничто уже не напоминало о случившемся. Теперь здесь было пшеничное поле. Место трагедии выглядело как открытка, воплощение английского весеннего покоя.

Я начал чистить табличку, а Донна и дети стали играть с собакой фермера, которая увязалась с ними в поле. Через несколько секунд Донна закричала: «Майк, у нее во рту рука!»

Я решил, что ослышался: «Что?!»

Она попыталась разжать челюсти собаки и крикнула еще громче: «О боже, это рука!»

Я бросился к ней, уверенный, что Донне почудилось. Но нет. Донна держала разложившуюся человеческую руку – ногти не оставляли в этом никакого сомнения. Я был уверен, что это останки Тома Карра. Когда его тело врезалось в землю, оно разлетелось на бесчисленное множество частей. Рука улетела куда-то за ограду, и вот только что ее случайно нашла собака!

Мы завернули останки в тряпочку, которой я полировал табличку, и поехали на базу, чтобы передать их врачу. По дороге я думал о том, сколько раз в жизни пожимал эту руку. Мы с Томом вместе проходили штурманскую подготовку в 1968 году. Когда Донна родила двойняшек, он и еще несколько ребят из группы купили нам две детские коляски. Он был моим близким другом, а теперь его частичка покоилась на коленях Донны.

Здесь, у техасского костра, я обнял Донну покрепче и попросил Господа позаботиться обо всех нас.

Наш первый год был для нас в том числе знакомством с самой главной привилегией астронавтов – возможностью летать на принадлежащих NASA реактивных самолетах T-38. Ни фейерверки, ни пылающий коктейль, ни сиськи за стеклом не заставляли нас улыбаться так широко, как полет на 38-м – двухместном двухдвигательном, с форсажем, сверхзвуковом самолете. Уже одно его название было источником тестостерона. Оно ассоциировалось и с размером пышного бюста[73], и с калибром. Спроектированный в конце 1950-х самолет изначально предназначался для углубленного обучения летчиков ВВС США, но потом NASA закупило целую эскадрилью этих машин для поддержания летных навыков астронавтов.