Испытание счастьем - Катерина Лазарева

Часто заморгав, я делаю глубокий глоток. Мягкое вино почему-то обжигает горло. Дыхание сбивается.

Теперь Стас смотрит на меня, но с каждой секундой мне сложнее взглянуть на него. Не ожидала, что простые слова могут вызвать такое мощное впечатление.

Конечно, эффект этого признания вызван не столько обнажением его эмоций, сколько контрастом с рассказом о случившемся. А ещё с моим подсознательным страхом, что прежний, беспринципный и расчётливый Стас мог быть настоящим. Что он действительно винил меня и хотел мстить. И что всё, что он раскрыл — подготовка к новому, ещё более жестокому и незабываемому испытанию для меня.

Но теперь я знаю наверняка — нет. Он просто объяснил всё, как есть.

Окончательно отпуская всё. И меня.

— Ты… — начинаю, не зная, как сформулировать спутанные мысли.

Но в этом нет нужды — Стас перебивает.

— Ты спросила, удалось ли мне доказать себе, что останусь собой при этих деньгах. Нет. Я стал тем, кого всегда презирал. Вмешался в чужую жизнь. Использовал своё влияние в этих целях. Долго жил ненавистью к погибшему человеку. Новость о его смерти порадовала меня. Чем я лучше? Я стал тем, кого общество по умолчанию ставит выше других. Тем, кто может купить всё. Даже тебя. Я заставил тебя играть по моим правилам.

Стас говорит так же нейтрально, но сквозь слова просачивается такая тоска, что всё вокруг пропитывается ею. Она съедает меня изнутри. Я хорошо чувствую, что ему по-настоящему больно.

Не поверила бы в это раньше, но теперь не могу отрицать очевидное.

И теперь мне понятно, что он имел в виду, когда сказал, что добивался моей ненависти.

Так Стас наказывал себя. Увидев, что я не заслуживала всей той черноты, что поселилась в нём, намеренно отстранял меня от себя. Максимально. При этом — что читалось между строк — испытывал ко мне сильные чувства. Да он чуть ли не возвышал меня.

Я была для него светом, которого никогда не достичь.

«Ненависть — обратная сторона любви»…

Теперь понятна и эта его фраза. Во многом из-за трагедии детства, в глубине души Стас привык считать, что просто не заслуживал любви. Но явно хотел от меня таких же сильных чувств, которые испытывал сам. Оставалась ненависть. Всё лучше, чем равнодушие.

Не выдержав, я встаю и подхожу ближе, глядя на него:

— Стас…

Он отворачивается. Жёстко сжимает губы, ставит бокал на стол.

— Вот только не надо мне сочувствовать. Ты хотела узнать — ты знаешь. Я не нуждаюсь ни в твоём понимании, ни в сопереживании, ни в прощении. Уходи.

Я замираю. Мой порыв был эмоциональный, не до конца мной понятый, но теперь, когда Стас резко пресёк его, становится страшно.

Я знаю точно, наверняка, если сейчас уйду — мы больше не увидимся.

Но что пугает меня больше? Его привычная холодность, выдающая, насколько сильно он закрыт? Или наше неизбежное расставание и моё необъяснимо сильное к нему стремление?

А ведь Стас мог просто рассказать мне про пожар и про то, как и откуда узнал о моей жизни. Лишь по существу, голые факты. Но он раскрыл и предысторию случившегося.

Словно объясняя свои поступки.

Зачем ещё, кроме подсознательного желания быть понятым?..

Время тянется мучительно медленно, будто застывает между нами, заполняя и без того тяжёлую атмосферу. Мы молчим. Он сказал мне уйти и теперь ждёт, когда я сделаю это.

Но я продолжаю стоять в оцепенении. Мне стоило огромных усилий прийти сюда, но чтобы остаться сейчас, когда он прогоняет, надо ещё больше смелости. И тем, что до сих пор здесь, я уже открываюсь намного больше, чем кому-либо ещё.

Хотя, казалось бы, с чего такой вывод.

Я знаю одно: ничего подобного со мной ещё никогда не было. И таких противоречивых эмоций я не испытывала.

До этого момента я объясняла себе свои переживания от нашего разговора тем, что думала только его чувствах, пропитывалась ими. А потому решила, что моё состояние — результат этого.

Но теперь, когда будто физически не могу уйти, понимаю, что здесь и мои чувства играют немалую роль. Я могу продолжать намеренно думать лишь о том, что и как испытывал он. Но это ничего не исправит.

Раз я почему-то не хочу прощаться — пришла пора окунуться в свои чувства. И, что самое волнительное, позволить это сделать ему.

— Прежде чем я уйду, хотелось бы выговориться. Я выслушала тебя, теперь моя очередь, — наконец, решаюсь.

Если Стас и удивляется, ничем не выражает это. Только хмурится, смотрит на меня. Я с трудом не съёживаюсь под тяжестью этого взгляда.

— Хорошо.

Я глотаю ком в горле. Нервно улыбаюсь. Нужна небольшая пауза, чтобы собраться.

Накал самых разных эмоций ведёт к опустошению. Но я должна пропустить это через себя. Чтобы смогла максимально спокойно заговорить.

Расплакаться при нём совсем не хочется.

Стас не торопит. Я сажусь обратно.

— Я не помнила ни тебя, ни случившееся, — через некоторое время говорю я. — Если только очень смутно… Мне было совсем мало лет, и я не возвращалась к этому дню.

Стас словно хочет что-то сказать, но в последний момент передумывает.

А я, заговорив, ухожу мыслями к самому началу. Теперь несложно рассказать, что чувствовала. Слова льются сами.

— Твоё внезапное вмешательство в мою жизнь было для меня совсем непонятным. С самого начала я чувствовала, что где-то тебя видела, но не думала, что всё настолько серьёзно.

Даже споря с ним за картину и испытывая искреннее негодование, я не могла отрицать: Стас воздействовал на меня и иначе. Неловкость, предчувствие чего-то необыкновенного и любопытство в тот вечер на аукционе руководили моими действиями не меньше.

— Я тебе уже говорила, что согласилась на твоё предложение, потому что мне надоела банальность жизни, а твоя сделка была неординарной. Но это не единственная причина, даже кроме желания получить картину. Я почему-то тогда подсознательно почувствовала, что могу тебе доверять.

Я не смотрю на Стаса, но чувствую его взгляд. Не решаюсь бросить ответный. Понимаю, что если опять увижу уже знакомый лёд — не смогу продолжить.

А если вдруг в глазах Стаса будет что-то другое, противоположное… Даже не знаю, что тогда. Рисковать не хочется. Одна мысль об этом ускоряет сердцебиение.

Стас не комментирует сказанное, но в этом нет нужды. Я уверена, что он и так это знал.

Усмехаюсь. Пора переходить к самой тяжёлой части монолога.

— Конечно, потом я начала осознавать, во что вляпалась. Ты ставил меня в самые идиотские ситуации, которые можно было только представить. Но и тогда я даже не могла предположить, что это что-то личное. Думала, что это своеобразное развлечение богача — играть моими эмоциями, манипулировать…