Ключ из желтого металла - Макс Фрай

— Если честно, ни о чем мы не договаривались. Даже познакомиться толком не успели. И я решил это исправить.

Я вопросительно приподнял бровь, и он объяснил:

— Во-первых, мне просто скучно. Я уже четырнадцать лет живу в Праге, всё и всех здесь знаю, а тут вдруг новый человек. К тому же русский. И к пану Болеслеву вхож, что само по себе любопытно, к нему так просто с улицы не зайдешь.

— Да уж, пожалуй, — согласился я, вспомнив карлика Йозефа и впечатляющий лязг дверных запоров. — Однако я, судя по всему, зашел именно с улицы. Правда, не сам, меня Дикарка привел.

— Дикарка — это Дякель? Это меня, кстати, тоже заинтриговало. Пан Павел неохотно сходится с людьми — мягко говоря. Зато расходится с большим энтузиазмом. Он и к Болеслеву-то на вечеринки таскается только потому, что тот его подкармливает по старой памяти. А уж чтобы Павел кого-то с собой привел — событие небывалое. Ну а когда я увидел, как вы Болеслева строите и он слушает, смиренно потупив взор…

— Так я его строил? — изумился я. — Ни хрена не помню. Чем, интересно, он мне не угодил?

— Как я понимаю, пан Болеслев принялся знакомить вас с присутствующими, в свойственной ему манере разъясняя, кто есть кто. Типа, трепещите, перед вами не какое-нибудь рядовое пивососущее, а самый бездарный драматург современности, хуже его пьес только романы вот этого господина, похожего на крысу. А вот художница настолько скверная, что ее картины охотно покупают китайские бизнесмены, суеверные, все как один. У кого неблагоприятный гороскоп на неделю, тут же бежит в галерею за очередной картиной пани Вальдовой, а потом живет спокойно: обещанная неудачная сделка уже состоялась, можно ничего не бояться.

Я невольно улыбнулся, представив этот монолог в исполнении самого Льва.

— Он говорил со мной по-русски, пользуясь тем, что никто не понимает? И наслаждался ситуацией?

— Он-то, конечно, наслаждался. Но по-русски говорил только ради вашего удобства. Я имею в виду, он все это и по-чешски весьма охотно озвучивает. Все, конечно, терпят, куда им деваться? Больше всего на свете пан Болеслев любит создавать невыносимые ситуации и напряженную атмосферу. И, надо отдать ему должное, умеет. Как никто. В нем умер великий режиссер; призрак покойного по сей день гремит цепями, щелкает кнутом и не щадит никого.

— Как интересно, — сухо сказал я.

Как бы там ни было, но Лев нынче утром мне очень понравился. А Митины комментарии, соответственно, не очень.

— Ну вот, какое-то время пан Болеслев распускал перед вами хвост. Наконец вы поинтересовались, зачем он проводит время среди людей, которые ему не нравятся. И предложили закончить вечер в баре по соседству. Тогда Болеслев признался, что он и есть хозяин дома, а «недостойные люди» — его дорогие гости, ничего не поделаешь, надо терпеть. А вы прочитали ему впечатляющую лекцию, даже жаль, что никто кроме его и меня ни слова не разобрал. Вы говорили, что ближний мир всякого человека — что-то вроде зеркала. И когда обнаруживаешь, что вокруг сплошь никчемные идиоты, впору задуматься, почему это вдруг у прекрасного и удивительного меня столь неприглядные отражения…

— Можете не продолжать, — вздохнул я. — Это моя любимая телега. Единственное, что меня извиняет, — она вообще-то для внутреннего употребления. В смысле, я обычно все это только себе говорю, а не другим людям. Пан Болеслев случайно попал под раздачу. Нехорошо получилось.

— Во всяком случае, он выслушал вас с похвальным смирением. И обещал, что в ближайшее время непременно изменит свою жизнь. Причем, кажется, был вполне серьезен. Похоже, его действительно проняло. Я, честно говоря, офонарел, когда все это услышал.

— А он-то меня с утра уверял, будто получил огромное удовольствие от знакомства, — вздохнул я. — Святой человек.

— Да уж, святой, с нимбом, рогами и копытами, — ухмыльнулся Митя, увлекая меня в обшарпанную подворотню, в глубине которой алели щедро украшенные искусственными цветами занавески. За занавесками, судя по аромату баранины, тимьяна и розового масла, скрывался вход в рай.

— Мы пришли! — торжественно объявил Митя. — Один из лучших ресторанов города. Жуткий китч, можете не говорить, совершенно с вами согласен, но вы же оценили запах?

Еще как оценил. И начал понемногу склоняться к мысли, что неожиданное знакомство — не досадное недоразумение, а большая удача. Не будь его, сосал бы я сейчас какой-нибудь унылый кнедлик, вымоченный в мясной подливке, — сомнительное, прямо скажем, удовольствие.

Хитрый лис Митя достиг своей цели. По крайней мере, желание вежливо распрощаться и улизнуть под каким-нибудь благовидным предлогом оставило меня еще до того, как нам принесли меню, кухонных ароматов за глаза хватило.

Под закуску из баклажанов новый знакомый вкратце изложил мне историю своей жизни. В начале девяностых молниеносно разбогатевший отец отправил его в Прагу учиться — от греха подальше. В смысле, подальше от собственных запутанных дел, нежелательных знакомств и прочих созвучных духу времени рисков. Митя благополучно выучился, женился, развелся, завел кучу собственных нежелательных знакомств — словом, прекрасно ассимилировался. Отец давным-давно переехал в Лондон, счастливо избежав, таким образом, сумы, тюрьмы, пули и прочих неприятностей, время от времени звал сына к себе, но Мите больше нравилось в Праге. Особенно привлекательно, по его словам, выглядел курс фунта стерлингов к чешской кроне, превращавший скромные отцовские вспомоществования в неплохой капитал, обладатель которого мог свести заботы о хлебе насущном к регулярным походам в ближайшую пекарню, а сэкономленным временем распоряжаться по собственному усмотрению.

— Если припечет, я могу зарабатывать, и неплохо, — с набитым ртом говорил Митя. — Собственно, лет шесть этим успешно занимался. Понял, что все у меня получается, и закрыл вопрос. Жить гораздо интереснее, чем зарабатывать. Пока есть возможность — почему бы нет?

— Мне чрезвычайно близок ваш подход, — кивнул я. — Сам такой. В свое время купил по случаю несколько квартир в Москве. Теперь сдаю их и горя не знаю. Просто живу. Бессмысленное, но приятное занятие.

— Разве бессмысленное? — удивился Митя. — Ну, может быть. Какая, собственно, разница?

И то верно. Никакой.

Под горячую баранину он развлекал меня рассказами о своей жизни в Праге и между делом дал немало практических советов, чрезвычайно полезных для всякого желающего потратить здесь время и деньги; по уму, их следовало бы законспектировать, но я, как всегда, положился на свою память, дырявую, как слово «авось».

К тому моменту, когда нам принесли теплый сливовый пирог и жидкий, но благоухающий корицей и бадьяном кофе в керамических чашках, я окончательно смирился с мыслью, что у меня появился новый приятель. Ничего страшного, с учетом, что я не собираюсь переезжать в Прагу, а он, как я понял, пока не планирует ее покидать.

Кандидат в мои закадычные приятели внезапно умолк и, как мне показалось, печально уставился на пирог.