Девушка из Германии - Армандо Лукас Корреа

Я не верю, что моя тетя будет похожа на миссис Беренсон. Возможно, она никогда не выходит из дома и тоже хочет забыть свое прошлое. Но она не кажется преисполненной обиды и горечи.

Перед сном я начала листать альбом, куда мама положила фотографии с корабля. Я искала девочку, похожую на меня, и долго смотрела на нее. Когда я закрыла глаза, она все еще была там и улыбалась мне. Я встаю и бегу по палубе огромного пустого лайнера. Я нахожу девушку с огромными глазами и светлыми волосами. Я и есть та девушка. Она обнимает меня, и я вижу себя.

Вздрогнув, я проснулась в своей комнате, рядом со мной стояла папина фотография. Я поцеловала его и сообщила новость: мы уезжаем через несколько дней. У нас будет короткая остановка в Майами, а потом мы снова сядем в самолет и приземлимся всего через сорок пять минут.

Как же близко расположен остров. Мы доберемся до дома тети Ханны к вечеру.

Наступила суббота. День нашего отъезда.

Я оделась в скучное темно-синее платье, которое, как мама сказала бы раньше, немного тяжеловато для этого времени года. Мы с папой терпеливо ждали ее в гостиной. Я не планировала произвести впечатление на окружающих, когда мы приедем в Гамбург, хотя у меня в ушах и звучала одна из ее любимых поговорок: «Самое главное – первое впечатление».

Также я не слишком расстраивалась из-за того, что оставляю единственное место, где я когда-либо жила, и одним движением вычеркиваю двенадцать лет своей жизни. Меня огорчало то, что Лео, мой единственный друг, бросил меня и я не знала, куда он бежал, какие экзотические миры он собирался открыть без меня. Единственным моим утешением было думать, что Лео знает: он всегда сможет найти меня на острове, где мы мечтали однажды создать семью. И он должен был знать, что я буду ждать его там до самой смерти.

Впрочем, кое-что хорошее после исчезновения Лео тоже было: я забыла о капсулах с цианидом. К тому времени мне было уже все равно, какое решение примут мои родители. Наконец-то мы собирались бежать, и они нам не понадобятся. Но на месте папы я бы никогда не оставляла их там, где мама могла бы их найти: она проводила день в постели, а другой – предавалась веселью.

Я снова спросила папу о семье Мартин. Он наверняка что-то знал.

– Они в безопасности, – вот и все, что он мне сказал, но этого было недостаточно, потому что я не хотела расставаться с Лео. – Все в порядке.

Его любимыми фразами теперь были: «Ничего не происходит», «Не волнуйся», «Все в порядке».

Отец никогда не терял самообладания, даже в самых сложных ситуациях. Теперь он сидел на диване, уставившись в пространство. Я догадалась, что ему все стало безразлично. Благословенный кожаный портфель лежал у его ног. Когда я спросила, не хочет ли он, чтобы я приготовила чай перед отъездом, он был так рассеян, что даже не ответил. Ему хотелось думать, что нам повезло, и он не собирался считать себя жертвой.

В дверях стояли семь очень тяжелых чемоданов. Бывший папин ученик, который теперь был членом партии огров, приехал и начал таскать их к машине, которая к концу дня должна была стать его. По дороге он окинул взглядом гостиную: должно быть, он подумал, что некоторые из самых ценных вещей, которые принадлежали семьям Розенталь и Штраус на протяжении многих поколений, попадут в его руки. И кто знает, после того как он высадит нас в порту и вернется в Берлин, не вломится ли он в нашу квартиру и не заберет ли бабушкину севрскую вазу, серебряный сервиз или мейсенский фарфор.

– Там внизу соседи, – сказал он папе. – Они встали в две шеренги снаружи. Не могли бы мы выйти через черный ход?

– Мы уйдем через парадную дверь и с гордо поднятой головой, – заявила мама, выходя из своей комнаты с сияющим видом. – Мы не беглецы. Мы оставляем здание им; они могут делать с ним все, что захотят.

Мама прошла мимо, и за ней потянулся слабый аромат жасмина и болгарских роз. Только ей могла прийти в голову мысль отправиться на машине в Гамбург и сесть на пароход в длинном платье со шлейфом. Короткая вуаль закрывала верхнюю часть ее идеально накрашенного лица: брови, изгибавшиеся дугой к вискам, удивительно бледные щеки и ярко-алые губы. Макияж идеально дополнял ее черно-белое платье от «Люсьена Лелонга», украшенное приколотой к талии брошью из платины и бриллиантов.

Платье подчеркивало мамину стройную фигуру. Осознавая это, она шла достаточно маленькими шажками, чтобы все могли полюбоваться этим великолепным зрелищем. Вот что называется первым впечатлением!

– Ну что, идем? – сказала мама, не оглядываясь назад. Не прощаясь со всем тем, что принадлежало ей. Не взглянув последний раз на семейные портреты. Даже не обращая внимания на то, как мы с папой были одеты. Ей не нужно было выносить положительный вердикт нашим нарядам: ее сияние затмит все вокруг.

Она вышла первой. Бывший студент закрыл дверь – закрыл ли он ее? – и забрал оставшиеся два чемодана.

Первыми на улицу вышли мамины духи. Гарпии, поджидавшие нас, чтобы выкрикивать оскорбления, были опьянены и околдованы ароматом богини.

Наверное, они слегка наклонили головы, когда мы забрались в машину, которая скоро перестанет быть нашей. Мне хочется думать, что им было стыдно за свое мерзкое поведение. Таким образом они бы проявили толику человечности. Я понятия не имела, была ли среди них Гретель. Да и какое это имело значение? Фрау Хофмайстер будет довольна. С этого дня она могла пользоваться лифтом, как ей вздумается, и грязная девчонка не будет портить ей день.

Мы уехали из нашего квартала с быстротой тех падающих звезд, которые мы с папой открывали для себя летними ночами в нашем доме на берегу озера в Ванзее. Элегантные улицы района Митте расплывались позади нас. Мы пересекли бульвар, который когда-то был самым красивым в Берлине, и я попрощалась с мостом через Шпрее, по которому я так часто спешила к Лео.

Сидя между папой и мной, мама смотрела прямо перед собой, наблюдая за дорожным движением в городе, который когда-то был самым оживленным в Европе.

Мы избегали смотреть друг на друга или разговаривать. Никто из нас не проронил ни слезинки. Пока нет.

Когда Берлин превратился в точку на горизонте позади нас, а мы все приближались к Гамбургу, расположенному примерно в ста восьмидесяти милях к северо-западу, я начала дрожать. Я не могла сдержать волнение, но я не хотела, чтобы кто-нибудь в машине его заметил. Я все еще должна была вести себя как избалованный одиннадцатилетний ребенок, никогда ни в чем не нуждавшийся. Так я могла бы сбросить напряжение. Еще один всплеск эмоций, прежде чем мы доберемся до корабля, который заберет нас из этого ада. Я чувствовала, что сейчас заплачу, и пыталась сдержаться. Потом я разрыдалась.

– Все будет хорошо, моя девочка, – утешала меня мама, и я ощутила, как ткань ее платья соприкасается с моей щекой. Я не хотела пачкать его своими глупыми слезами. – Нет смысла плакать о том, что мы оставляем. Ты увидишь, как прекрасна Гавана.