Солнце в рюкзаке - Евгения Мелемина

Тайтэнд вылизал ложку и принялся ее кусать.

– Перестань, – попросил Лайнмен.

Он тоже внимательно слушал и даже руку под подбородок подложил из внимания.

– Я-то что, – сказал Гордый. – Я планету когда-нибудь себе куплю. Как только сезон ваш закроется, чтобы не мотались тут всякие. Ладно бы просто бегали, зачем же с собой…

– Из-за своих тут сидишь? – перебил его Квоттербек.

Тайтэнд поднялся, прицельно бросил ложку в опустевший котелок и ушел бродить в темноту.

– За стержни не выходи! – сказал ему вслед Лайн и снова приготовился слушать.

– Не могу я их бросить! – с жаром сказал Гордый. – Вместе прилетели, вместе работали…

– Хорошо, – отозвался Квоттербек.

Я толком ничего не видел, но по голосу угадал, что сейчас его губы сжаты в белый шрам.

Опять что-то такое собралось над нами… невыносимое, и поэтому я тоже поднялся и ушел в темноту и там наткнулся на Тайта, который неожиданно обхватил меня, прижал к себе и долго держал так.

– Тебе повезло родиться идиотом, Раннинг, – напоследок сказал он мне, и я, слегка оглушенный, побрел назад к костру, где Лайнмен расспрашивал Гордого о защитных качествах брони времен Сто Двадцатой Пылевой и всяких других разностях…

Я подошел ближе.

– А вы правда можете пить технический спирт? – вопрошал Гордый.

– Можем, – отвечал Лайнмен.

– А у меня есть…

Я пошел искать Квоттербека и забрался в остов старинного космического корабля. Где-то жужжал генератор, горел желтенький свет. Квоттербек лежал на обтрепанной полке в крошечной двухместной каюте и смотрел в потолок.

Напротив была еще одна полка, я на нее сел и взялся пальцами за набитый какой-то синтетикой пыльный край.

Квоттербек повернул голову.

– Раннинг, – сказал он, – ты очень хочешь закинуть Солнце на ветку?

– Хочу, – ответил я.

Он ничего не сказал, только поднял и уронил руку, на которой виднелись еще следы недавних ожогов.

Гордый проводил нас до каменистой тропы, круто взбирающейся вверх.

– Здесь тетракла уже нет, – сказал он. – Не растет на камнях…

Мы все полезли по ней, а Квоттербек на прощание достал «Щелчок» и выстрелил Гордому в грудь. Раскатилось горное эхо.

– Ты знаешь, что никогда не купишь свою планету?

– Знаю, – ответил Гордый и почесал белую бескровную рану, из которой посыпалась металлическая пыль и показалось гнездовье тетракла. – Но я ваших методов не выдержу… И вообще, не соблазняйте.

– На всякий случай, – кивнул Квоттербек, отсалютовал Гордому «Щелчком» и пошел следом за нами.

Мы добрались до самой вершины, с которой место обитания Гордого казалось просто маленькой свалкой, и не встретили по пути ни одного растения. Тропа была сложена из хорошо отполированного камня, и окружали ее такие же отполированные скалы, в которых нельзя было найти ни одной трещины. Квоттербек молча шел вперед и никаких стимуляторов перехода не искал. Я решил было, что линия еще не завершена и впереди нас ждут новые грибные леса, но на вершине мы уперлись в стену плотного синеватого тумана, словно до края экрана добрались. Если сунуть руку – туман ее съест подчистую, но так же легко выплюнет, если вернуть ее обратно.

Стена-ластик. Текстура.

Возле этой текстуры мы остановились ждать решения Квоттербека. Из-под ботинок вниз сыпались мелкие камешки – край линии оказался отвесным и ломким. Ветра здесь не было, но постоянно чувствовалось какое-то движение – под ногами, сбоку, со спины.

– Доставай, – сказал Квоттербек Тайтэнду, и оказалось, что он тоже ждал.

Тайтэнд качнул головой, не понимая, а потом поднял брови:

– Это?

– А другого тут не растет, – напомнил Квоттербек. – Грибы не в счет, к переходу они никакого отношения не имеют.

– Как? – непонимающе спросил Тайт. – Переход же зафиксирует. И все. И все! Консервная банка!

Тут я понял. Квоттербек считал, что стимулятором перехода является тетракл, горсточка которого лежит в сумке Тайтэнда.

Квоттербек хотел, чтобы мы проглотили эту гадость, сменили линию и отправились дальше эдакими киборгами, болванчиками типа Гордого, а потом и вовсе издохли, ведь все наши медикаменты подошли к концу.

– Может, что-то другое поискать? – предложил я.

Лайнмен, не знакомый с экспансией тетракла, смотрел и слушал с интересом.

Квоттербек посмотрел на меня, шагнул к Тайтэнду и сдернул с его пояса перетянутую ремнями сумку.

– На переход у нас меньше трех минут, – сказал он, на ладони деля черенки на четыре равные кучки. – Пару минут нужно тетраклу, чтобы разобраться что к чему. Дальше он начнет строить гнездовья. Мы должны выйти из перехода до того, как это начнется.

Меньше трех минут, думал я, глотая жесткий металлический черенок. Это значит, что мне придется бежать?

Оказалось, что под плотным слоем тумана мы не заметили уходящую вниз лестницу. Красивую, мраморную, с золотистыми прожилками и витыми перилами. На поворотах лестницы размещались столбики с пузатыми ангелочками, тоже гладкими и белыми.

Квоттербек шел впереди, Солнце за его плечами пылало, как крылья архангела. Тайтэнд ссыпался вниз, словно рыжая молния, и вскоре исчез из поля зрения. Обычно медлительный Лайнмен шагал размеренно, ровно. Вдох и выдох – его легкие свистели, словно в них была проделана дыра.

Я прекрасно помнил о том, что у нас меньше трех минут, но почему-то думал об этом с равнодушием. Я смотрел по сторонам и видел странные и очень красивые вещи. Из сине-белого тумана выступали большие картины, люди на которых возлежали в алом бархате, улыбались, рыдали или умирали. Я видел, как извергаются вулканы над головами бегущих из города прочь, видел застолья и виноградные гроздья, видел перекошенное страданием лицо демона и тощих бородатых святых со скромным тусклым свечением вокруг головы.

Все это выплывало из тумана в золоченых, лакированных и простых деревянных рамах, а позади громоздились подсвечники, сотни огней и натертый до блеска пол.

Туда я и свернул, спрыгнув с лестницы. Лестница сразу же исчезла, а я оказался перед мольбертом, на котором был распростерт чистый холст. Рядом, на сером столике, оказалось множество тюбиков и баночек. Из некоторых, открытых, торчали ручки кистей.

В памяти возникло: толстогубое лицо Эбы, мертвое дерево-исполин, опутанный водорослями «Добрый». Оказывается, я помнил все до малейшей черточки, до малейшего оттенка капризного цвета. Значит, мог воспроизвести.

За кисточку я взялся решительно и решительно бросил на холст первый алый мазок. Он удачно лег и походил на начало великого деяния.