Щучка - Маша Ловыгина

Но, пожалуй, это сейчас именно то, что нужно. Из-за двери, которая вела в покои матери и дочери Цапельских, не раздавалось ни звука. Когда Маша встречалась с Серафимой в последний раз в этом доме, то слышала, как поскрипывают полы и задевает паркет основание дубовой двери. Такая уж участь деревянных вещей — время от времени реагировать на дожди, жару и холод.

На цыпочках Маша вышла из гостиной.

В холле она сразу же заметила свой чемодан. Он сиротливо стоял в паре метров от входа, потемневший и скукожившийся, а из раззявленного наполовину нутра его торчал рукав тонкого свитера. Все её рисунки и эскизы, скорее всего, остались в комнате пансионата, залитые водой из брандспойта. Неужели это Борис спас её вещи? Для чего? От них теперь мало проку.

Плечи Маши подрагивали — плед не спасал. Она медленно шла по тёмному холлу, останавливаясь в тех местах, где скапливался вязкий свет, идущий из больших окон. Это было похоже скорее на медитацию, лунатизм или навязчивую идею, если бы Маша не доверяла себе, не слышала внутреннего голоса, который требовательно нашептывал ей не прятать своё любопытство и пока ещё зыбкую уверенность в том, что вокруг неё творится что-то злое и преднамеренное. Может быть её это вовсе не касалось, но она, как та птичка, уже увязла коготком.

…Вот этот чудесный сервант, который произвёл на Машу впечатление в первый день. Ладони скользят по тёплой поверхности, задевая вензеля и изящные медные ручки в виде трилистника. От серванта пахнет чем-то необыкновенным, пряным — Маша выдохнула — кажется обоняние возвращается, и скоро она сможет вспомнить оттенки этого аромата и составить приблизительный рецепт мебельного лака.

Абажур на старинном торшере напоминает дамскую шляпу. И сама лампа с изогнутыми с двух сторон латунными ветвями, словно барышня, упирается кулачками в худосочное тельце. По виду — начало двадцатого века — прекрасно сохранившийся экземпляр. Маша запустила руку под абажур и потрогала место под колбу — точно, не новодел.

Сколько же здесь всего того, что обладает культурной и исторической ценностью! Только кухня оснащена современными гаджетами. Как же можно вот так, по-простому, если не сказать наплевательски, относиться к подобным раритетам? Они заслуживают более трепетного к ним обращения.

Глаза Маши привыкли к полумраку, а тело почти согрелось. Подтянув повыше плед, она подошла к изящной этажерке, которая достаточно крепко держалась на тонких ножках прямо у входа. Скорее всего сделана она была из какого-то сплава, а уже потом инкрустирована деревом. Присутствие её здесь было продуманным решением — гости, покидая дом, могли оставить пожелание хозяевам в письменной форме.

Маша знала о такой традиции, но даже в музее, где она работала, подобным предложением давно уже никто не интересовался. Нет, конечно, книга записей была, но посетители её попросту игнорировали. Разве что члены Союза художников да маститые коллекционеры считали своим долгом отметиться. А раньше в благородных домах было бы дурным тоном пройти мимо и не оставить на страницах альбома шутливую эпиграмму, стих или витиеватую благодарность.

Альбома не было, зато строго по периметру этажерки стоял письменный набор из малахита. Холодные гладкие края его матово светились зеленью в предрассветной дымке. Пузатая чернильница с волнообразным ободком и откидной крышкой, подставка под перья в форме грота, пресс-папье — тяжёлое, с золотым набалдашником в виде круглой жемчужины в раковине.

«Ох и достаётся пресс-папье!

Весь день какие-то помехи:

Тут дела на письменном столе,

А его зовут колоть орехи…»

Маше вспомнился стишок Феликса Кривина из сборника, который в стопке других книг всегда лежал на рабочем столе её учителя профессора Балясина.

— Морская тема, приблизительно конец девятнадцатого… — прошептала Маша, нагнувшись так низко над набором, что почти уткнулась носом в золотую жемчужину. Где-то недавно она уже видела нечто подобное…

— Так и знал, что не найду тебя в постели!

Маша дёрнулась, едва не столкнув подставку под перья и еле удержавшись от громкого вскрика. Обернувшись, она приложила руку к груди, унимая бешено стучавшее сердце:

— Ты?!

Костя обхватил Машу за плечи и прижал к себе.

— Цапельский, мы же договаривались, — Маша заёрзала в его руках, пытаясь вывернуться. — Почему ты не спишь?

— Рощина, я чуть не сдох, когда узнал, что с тобой произошло! Ты ненормальная, идиотка, знаешь это?! Какого хрена ты творишь? Для чего — можешь объяснить?!

— Нас услышат, — Маша закрутила головой. — Надо где-то спрятаться…

Костя закрыл глаза ладонью и шумно выдохнул:

— Ты неисправима… Пойдём в сад.

Они обошли дом, и Костя втащил Машу под навес, где стояли стол и кресла из ротанга.

— Если ты сейчас не объяснишь мне всё, то… — начал Костя.

— Я, наверное, должна извиниться перед тобой…

— Глупая… — Костя накинул плед Маше на голову и снова прижал к себе. — То, что происходит, это так… — он запнулся, — неправильно. Это давление со всех сторон, и то, что ты не рассказываешь мне ничего…

— Я не рассказывала про отца, да. Теперь понимаю, что поступила глупо. Но я хочу, чтобы ты знал — я горжусь своим отцом и совсем не стесняюсь того, что произошло! Мне следовало подумать об этом раньше. Тогда я была бы готова к встрече с твоей семьёй. Или нет, даже так — этой встречи не было бы вообще! Ты тоже не предупредил меня о высоких требованиях, до которых я явно не дотягиваю! — Маша закусила губу. — Но знаешь, что? Теперь мне действительно всё понятно.

— Что тебе понятно?

— Что разбираться со всем этим мне придётся одной…

— Если бы я был в курсе всего, то сказал бы, что ты права! — Костя был напряжён и заметно обижен её словами.

— Но не сказал ведь?

Их глаза встретились.

— Костя, я всё понимаю, но… — Маша отвернулась и вздохнула. — Даже не знаю, как сказать. Ты слушаешь всех и всем хочешь угодить. Мне кажется, что это невозможно. Но я благодарна тебе, и вот ещё что — нам нужно помочь Люське. Я беспокоюсь о нём. Мне кажется, что он не сможет доказать свою невиновность… А все видели, как к нему относился отец. И было бы нормальным в их глазах, если бы он решил… вот так… отомстить…

— Нет, он не мог…

Руки Кости ещё крепче сжали плечи Маши.

— Маш, я очень хочу, чтобы ты поверила мне. Я умею быть убедительным.

— Подожди, не о том ты! Сейчас меня интересует именно Люсьен. Ты не знаешь, как можно вывернуть ситуацию наизнанку… А я знаю, — Маша потёрла лоб, разминая зудящую кожу. — Так ведь и получилось с моим отцом. Он оказался виноватым, хотя защищал мать. А эти хотели денег. А у нас их не было.

— Сволочи есть везде… А что адвокат?

Маша коротко пожала плечами.