Казаки-разбойники - Людмила Григорьевна Матвеева

стала молча смотреть на этого человека. И все ребята тоже стали смотреть. Люба почему-то догадалась, кто это, хотя и не до конца догадалась, но что-то такое мелькнуло. И не успела понять, о чём подумала, человек сказал густым голосом:

— Я Сонечкин папа.

Ласково сказал, такой весь мятый и страшный, глаза выпученные.

— И что? — спросила Вера Ивановна не то с интересом, не то с иронией.

Любка посмотрела на Соню. Сначала Соня втянула голову в плечи и сидела как придавленная. Но когда отец заговорил, Соня распрямилась, и Любе показалось, что она готова вскочить, броситься на него.

Он прошёл к столу Веры Ивановны.

— Знаете, я зашёл, я хотел поговорить с вами. Вы учительница, значит, вы любите детей. А я отец, и я люблю своего ребёнка… Верно, Соня, я всё для тебя делаю? Шубу вот купил на этих днях…

— Папа, ты иди домой, — сказала Соня; голос у неё был неуверенный, она знала, что он не уйдёт.

Он и не думал уходить. Сел за парту рядом с Соней. А Вера Ивановна стояла рядом и смотрела на Сониного отца сверху вниз. И он смотрел на неё своими пьяными вытаращенными глазами.

— Да, я сварил курицу. Но почему я сварил? Я же не голодный, правда, Сонечка? У нас есть мама, она нам варит обед каждый день. — Он поднял вверх кривой толстый палец. Мальчишки на последней парте опомнились и засмеялись. — Дети, не надо смеяться, моя девочка плакала всю ночь. И утром ушла в школу в слезах. Из-за чего плачет моя Сонечка? Из-за курицы. Что такое курица? Тьфу! Я могу купить сегодня пять куриц. Что я, бедный? Соня, скажи: разве я бедный? Я пьяный, это правда, это так и есть.

Генка Денисов крикнул:

— Ханочник!

Вера Ивановна подняла брови и посмотрела на Генку;

— Что такое «ханочник», Денисов? Я в русском языке такого слова не знаю.

Генка смутился и пробормотал:

— А чего ж он? Слопал курицу, а Сонька ревёт.

— Слышите? — сказала Вера Ивановна Сониному отцу. — Наш Денисов не так часто бывает прав, такой уж человек. Но сегодня, мне кажется, он прав. А вы уйдите. Потому что это очень легко: сначала сделать человеку больно, а потом прийти и говорить всякие слова — как вы любите, что вы купите… Нам это неинтересно. И Соне неинтересно.

Вера Ивановна стояла перед ним, маленькая, вся вытянутая вверх, и смотрела сердито и справедливо. А большой, громоздкий Сонин отец почувствовал её силу. Наверное, он почувствовал, что все здесь заодно друг с другом и с Соней и с учительницей. А его здесь не любят и прогоняют. «Неинтересно», — сказала учительница. Он пошёл к двери. Ему было очень обидно так уходить. Ребята не смеялись. Они смотрели на него строго и брезгливо.

— Соня, идём домой! — сказал он последнее, что пришло в голову. Уж Соня-то, его дочь, тихая, послушная. Он уведёт её от этих чужих людей, от этой чужой учительницы.

Соня вздохнула. Все посмотрели на неё. Она поднялась за партой. «Уходит! — подумала Любка. — Всё кончено. Значит, он победил её. И значит, он победил нас». Соня встала во весь рост.

— Не пойду, — сказала она звонко, — никуда с тобой не пойду!

— Минутку, — окликнула его Вера Ивановна, — я хочу вас предупредить: не вздумайте обижать Соню. Слышите? — и постучала карандашом по столу, как стучала, когда разговаривала с бестолковыми лентяями.

Отец тихо прикрыл дверь. Все зашумели, Люба крикнула на весь класс:

— Соня! Соня!

Соня обернулась, и в заплаканных глазах Люба увидела улыбку, несмелую, тихую, почти незаметную. И заулыбалась в ответ.

— Продолжаем урок! — строго сказала Вера Ивановна. — Кто из вас мне скажет, когда пишется суффикс «ик», а когда суффикс «ек»? Пожалуйста, поактивнее. Ты, Денисов?

Генка нехотя поднялся. Он напряжённо смотрел в парту и выдавливал из себя:

— «Ик», ну, это… «Ик» — значит «ик».

— Икает, как объелся, — ядовито сказала Панова шёпотом, но таким, что через пять парт было слышно.

— Панова, выйдешь за дверь, — предупредила ровным голосом Вера Ивановна. — Всех прошу собраться и сидеть, как полагается на уроке. Ну, Денисов, садись, завтра чтобы знал.

Тихо было в классе. Вера Ивановна ходила между рядами и диктовала упражнение. Люба медленно выводила буквы. Если напишешь криво, от Веры Ивановны поблажек не жди.

Был такой счастливый день

Люба часто вспоминала этот день. Они с папой вышли из дома не рано. Любка надела чистые белые носки с голубой полоской и голубое платье.

Мама осталась дома готовить обед.

— Возвращайтесь к четырём! — крикнула она в открытое окно.

Было тепло, улицы казались жёлтыми от солнца, и люди все были весёлые.

— Пойдём в цирк, — вдруг придумал отец. — Поедем, купим билеты, и — раз-раз! — мы уже на дневном представлении. И клоун бегает кругами, и всё остальное прекрасно.

Любка взвизгнула от восторга. Папа — как маленький; он умеет придумывать интересное и сам радуется.

Они пришли к Трубной площади за полчаса до начала представления. И — такой уж это был день — в кассе оказалось два билета во второй ряд.

— Не боишься, что тебя съест недоученный медведь или тигр? — спросил папа и сделал зверское лицо. Люба засмеялась: представился такой дурак медведь, который плохо учится и не знает, что едят, а что нет.

Они сидели в цирке, пахло лошадьми, праздником. Пёстрые зрители были вокруг, пёстрый ковёр сиял на манеже. Так всё было разноцветно, весело и беззаботно, как будто вся жизнь — сплошное удовольствие.

Клоун в синем колпаке с серебряными звёздами носился кругами и говорил такие смешные вещи, что Люба чуть не сваливалась со стула. Выступал слон. Он был укрыт большим цветастым платком, а на спине сидел человек — он казался маленьким, потому что слон был уж очень большой. Это был знаменитый Дуров из книжки, а слон — знаменитый Макс из той же книжки.

— Папа, папа, это Макс, я этого слона знаю… —