Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит - Генри Лайон Олди

Афина следила за конем издали, укрывшись в буковой роще. Дочери Зевса не составило бы труда набросить на себя плащ невидимости, принять облик ящерицы или полевой мыши, укрыться в россыпи солнечных зайчиков. Увы, богиня знала: все это не спрячет ее от коня, решись она подобраться ближе. От любой земной лошади – да, от морских жеребцов Посейдона – да, от небесных кобылиц Гелиоса – трижды да, но не от Пегаса.

Увидит, почует, улетит.

Так уже случалось не раз и не два. На собственном горьком опыте… Бывает ли у богов горький опыт? Афина никогда не спрашивала об этом у отца, братьев, сестер. К чему? Если ты дитя мысли и молнии, воплощение мудрости и военной стратегии, тебе отлично известно: опыт – горчайший из плодов жизни, а боги – не исключение из правила.

Погоня за Пегасом была Афине не по зубам.

Она испробовала все возможности. Падала с неба, восставала из-под земли. Бросала навстречу крылатому коню армию косматых грозовых туч. Секла ливнем, палила зноем. Метала вдогон свое знаменитое копье, о котором ходила дурная слава отсюда до Тартара. Преграждала путь вопящими стаями птиц. Ничего не помогало, Пегас с легкостью уходил, убегал, улетал. Ливень, зной, гроза, птицы, копье – белому жеребцу все было нипочем.

Афина убивала за меньшее. К сожалению, Пегас ей был нужен живым. Ей? Пегас был нужен Зевсу. Пегас был нужен Семье, если Семья хотела продолжить свою счастливую, свою вечную – и такую хрупкую, шаткую, подверженную тьме опасностей жизнь на Олимпе. Дай Афина волю гневу, посягни на Пегаса – кара за самоуправство не заставила бы себя ждать.

Афина помнила, как умеет карать отец. Афина помнила, что Пегас бессмертен. Афина помнила, как умирает бессмертное, и помнила, как бессмертное живет, чтобы мучиться без конца.

О нет!

Впрочем, зачем бы ей убивать Пегаса? Даже копье вслед коню Афина метала не ради убийства, а с иной целью: напугать, сбить с шага, галопа, полета. Сама идея приспособить крылатого коня для нужд Семьи принадлежала Афине. В этом замысле, имеющим сотню достоинств и один недостаток, Пегас был живым и покорным. Он и сейчас, у ручья, знать не зная ни о каких замыслах, был вполне живым.

И непокорным сверх всякой меры.

Прошлой зимой Афина обратилась к Борею. Ей плохо давались просьбы, но богиня сломила гордость. Сломил гордость и Борей – северному ветру плохо давалось послушание, но он согласился помочь. Согласился и не сумел.

– Нет, – прохрипел Борей после третьей попытки. – Он слишком быстр для меня. И слишком горяч, да. Моя стужа – ничто для Пегаса.

– Зефир? – предположила Афина. – Эвр? Нот[45]?!

Борей рассмеялся. Горек был его смех, горек и холоден. Но и тепло крылось в нем: не умел проигрывать могучий Борей, а презрение к братьям утешало в поражении. Когда ты слабее кого-то, презирай того, кто слабее тебя, тем и согреешься.

Гермий, вспомнила Афина. Младший брат.

Крылатые сандалии.

– Нет, – рассмеялся Гермий, израсходовав всего одну попытку. – Больше и пробовать не стану. Но спасибо, сестренка, позабавился всласть!

Этот умел проигрывать без горечи. А может, ловко прятал горечь за смехом.

Аполлон? Сребролукий отказался наотрез. Эфон? Орел согласился, но Зевс отозвал своего любимца, не позволив ввязаться в бесполезную погоню. Стыд орла – позор хозяина, а Громовержец не желал себе позора, заранее понимая, чем окончится эта гонка.

Проигрыш за проигрышем. Каждый из них был проигрышем Афины. Мудрость, говорила она, скрипя зубами, когда рядом не было ни души. Мудрость – это выводы из неудач. Однажды их накопится достаточно, чтобы стать победой. Я укрощу Пегаса, я сделаю из буйной воли послушного работника. И отец возрадуется великой радостью, одарив меня улыбкой.

Увы, пока что Зевс одаривал других.

Богиня трижды прокляла свой замысел, узнав, что Гефест первым справился с поставленной задачей. В планах Афины большая роль отводилась не только Пегасу, но и богу-кузнецу. Она надеялась, рассчитывала, услышала, что да, Гефест и впрямь научился ковать молнии, настоящие молнии, способные разить не хуже природных. Она возликовала – и низверглась в бездну отчаяния, выяснив, какую награду запросил у Зевса хромой урод Гефест.

Ночь с Афиной, сказал он. Отец, ты обещал!

Я обещал, кивнул Зевс.

⁂

– Отец! – вскричала Афина.

Богине мудрости хватило ума вскричать это не сразу, дождавшись, пока счастливый Гефест покинет Олимп и спустится в кузню на Тринакрии. На пороге Зевсова дворца он обернулся и подмигнул Афине. До конца своих дней, что для бога значит вечность, она будет помнить мерзкую ухмылку и масленые глазки кузнеца. Скалы раскрошились бы, угоди они между зубами Афины – так сильно она стиснула челюсти, чтобы не издать ни звука. И только потом, оставшись с отцом наедине…

– Отец! Как ты мог?

Зевс сдвинул брови. В воздухе запахло грозой, тучи стадами круторогих быков двинулись к Олимпу. С недавних пор Громовержец болезненно относился к подобным вопросам. Кто-то оспаривает решение владыки? Любимая дочь? Любимцы стоят к трону ближе других. Ты сидишь, они стоят, смотрят, переглядываются – и поди пойми, о чем они думают, глядя на твой венец.

На плечах и груди владыки замерцала эгида – шкура Амалфеи, козы с Крита, вскормившей младенца Зевса своим молоком. Выяснив, что шкура Амалфеи прочнее любого доспеха, Зевс не поленился ободрать кормилицу. Случалось, он давал эгиду Афине, если дочери предстояла опасная битва. Сейчас, вне сомнений, был не тот случай.

– Я обещал, – повторил Зевс. – Я сказал, что исполню любое его желание.

Не перечь мне, звучало в словах отца.

– Но почему я?

Зевс пожал плечами:

– Он так захотел. Прекрасный работник, золотые руки. Увы, я никогда не понимал, что творится в его косматой башке. Детские мечты, глупые восторги. Наверное, он ударился головой, когда я сбрасывал его с Олимпа. Грезит о всякой ерунде, болван.

Афина закусила губу. Детские мечты, глупые восторги. Грезы о ерунде. Каждое слово отца стрелой впивалось в сердце. Она уже пожалела, что заговорила с Зевсом.

– Его жена – богиня любви, – предприняла Афина обходной маневр. – Ему что, мало Афродиты? Она прекраснее всех нас!

– Любовь?

Зевс хохотал долго. Хватался за живот, утирал слезы.

– Дитя мое, – произнес он, отсмеявшись, – ничто не надоедает так быстро, как любовь. Уж я-то знаю! Мы, мужчины, находим любовь, как медведь – пчелиные соты с медом. Мы едим горстями, измазываемся с головы до пят, набиваем брюхо до отказа. Потом нас тошнит. При одном взгляде на мед нас выворачивает наизнанку. Что же мы делаем тогда? Пьем воду? Холодную ключевую воду? Ложимся спать? Нет, это не в нашей природе. Не утерев бороды, мы кидаемся на поиски новой любви, следующей, пятой, сотой… В итоге мы находим кое-что, что приедается гораздо медленнее, от чего не так тошнит. И удовольствия эта находка доставляет никак не меньше. Гефест – мужчина, я его хорошо понимаю. Он тоже нашел замену любви.