Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит - Генри Лайон Олди

Я все гадал: сколько ему лет? Жилистый, крепкий, но не сказать, чтоб здоровяк. Росту среднего. Кожу солнце пропекло, выдубило. В рыжей бороде – проседь. Морщины на лбу. Когда улыбается, сразу молодеет. Улыбка открытая, добрая, с хитрецой.

Сорок? Пятьдесят?

– Не опасаешься, а? – хмыкнул табунщик Фокион. – По дорогам бродить, а? Вот так, в одиночку?

– Точно! – поддержал его Фотий, другой табунщик. – Разбойников сейчас, что…

Он замялся, подыскивая сравнение. Сорвавшийся с дуба желудь звонко щелкнул его по макушке. Мы прыснули.

– …что желудей на дубе! – закончил Фотий, нимало не смутившись.

Милитад промолчал. Он вообще молчун, слова не вытянешь.

– Было дело, – согласился Кимон. – Встретились мне разбойники.

– Где?

– Под Аргосом.

– И что?

– Убежал?

– Отбился?!

– Ограбили?

Странник звонко рассмеялся:

– Не угадали! Повезло мне. Из леса два кентавра вышли.

Милитад присвистнул.

– Здоровенные! – врал дальше Кимон, а может, не врал. – Хвосты до земли! Копыта с мою голову! Кулаки что кувалды! У вас таких жеребцов и нету, поди…

– Нету, – кивнул Фотий. – С кулаками? Не водится.

– Ну, разбойнички и дали деру, от греха подальше. Жалко было…

– Чего тебе жалко?

– Кого?

– Разбойников?!

– А что? Разбойники тоже люди, пусть и лихие. У меня брать нечего, кроме новостей да табличек. Я им новости, они мне хлебушка, простокваши, ремешок для сандалии…

– Ты про кентавров давай! Кентавры-то что?!

– А что? Пожелал я кентаврам доброго здоровьица, поблагодарил за спасение. Вином с ними поделился. Был у меня с собой бурдючок хиосского. Кентавры – они вино больше нас, людей, любят. В общем, расстались друзьями. Я удрал раньше, чем они бурдючок прикончили. Буйные они, во хмелю-то, вот я и унес ноги, пока не оторвали…

Кимон замолчал, задумался. На лицо набежала тень:

– Не разбоя сейчас бояться надо. Ох, не разбоя! Ваш дед, волчата, – он улыбнулся нам. Улыбка была незнакомой: хмурая, кривая, – тоже славно погулял в свое время. Не с шайкой, с отрядом. Щипал соседей, аж пух летел! Там землицы себе прирежет, здесь – скота. Запомнили его по всей Арголиде. И выше хаживал: Мегары, Элевсин, Беотия. Вот Главк, отец ваш – правитель спокойный, тихий. Набегами не балуется…

Дедушка? Щипал соседей?! Это Кимон зря, дедушка не такой. Это у нас соседи коров воруют, сам слышал. Я хотел было возразить Кимону, одернуть наглеца, но язык на жаре примерз к зубам.

«Вот Главк, отец ваш…»

Кимон? Химера, трехтелое чудовище, смерть во плоти. Ревет лев: «Вот Главк за отца и отдувается. Нет, решили боги, проклятому Сизифову роду продолжения…». Хрипит, ме́кает коза: «Главк бесплоден? Ну и пусть. Другие нарожают! Это если он бесплоден, конечно…» Шипит змея, ехидна[48] подколодная: «Наш – пустоцвет, это тебе любая баба в Эфире объяснит. Скрывает он, стесняется. Мятежа боится…» Обернулась торговка перепелами чешуйчатым гадом. Льет в уши яд: «Жену свою под хороших людей кладет: уважаемых, плодовитых. А главное, приезжих…»

Дома, во дворце, было проще. Дома я об этом думал редко. Случалось, и вовсе забывал. Дома папа, мама, дедушка. Мои! Какие же они чужие? И с виду мои, и вообще. Вот еще, гнилые враки вспоминать, себя накручивать! А когда отец послал нас к табунам, конскому делу учиться, так прикрутило, мо́чи нет. Вижу Алкимена, думаю: чей он сын? Спорю с Делиадом, думаю: чей он сын? На свое отражение в ручье смотрю, ем себя поедом: чей ты сын, Гиппоной?!

Кто по тебе заплачет, если что?

– Не разбоя сейчас бояться надо…

– А чего?

– Налетов. Про Химеру слыхали? Дочурку Тифонову?!

Съеденное встало в животе колом. Чуть обратно не полезло. Накрыло меня памятью, потащило на глубину. Аж дышать нечем: крылатая громадина в черном небе. Багровое зарево над Лехейской гаванью. Пирен со всех ног бежит к спасительным скалам. Спотыкается, падает. С небес рушится гром: львиный рев. Распахивается глотка, извергает пламя. Целое море пламени. Мне опаляет лицо, волосы трещат от жара. В пламени корчатся люди. Бывшие люди, теперь уголь. Позже – название для источника в акрополе.

Два года прошло. Даже больше. А как вчера.

Как сегодня, сейчас.

В воспоминаниях ужас мешался с красотой. Да, с красотой. Я не знал, что бывает такая убийственная, опаляющая, беспощадная красота. Тень в небесах. Огонь внизу. Тьма и свет. Полет над смертью. Нет, не могу. Не хватает слов.

Могу ли я оплакивать брата, если не знаю, брат ли он мне на самом деле? Чей ты сын, Пирен? Главка Эфирского? Эсима из Орхомена?! Одно утешало: если злыдня-торговка права, мы все равно братья, как ни крути.

По матери.

– Слышали, не глухие, – долетело издалека, словно с другого края мира. – Мальчишек видишь? Чудом спаслись. Брат их, Пирен…

– …он ли один?..

– Сочувствую, – Кимон тронул меня за плечо. Я стряхнул его руку, он не обиделся. – Такое сейчас по всему Пелопоннесу. И выше Истма забирается, не брезгует. Этолия, Фессалия, Эпир. В Дельфах побывала, тварь. То тут объявится, то там…

– Химера?!

– Она самая, разрази ее Зевс!

Я моргнул. Неподалеку заржала лошадь. Порыв ветра взъерошил крону дуба, желуди посыпались в траву. Один стукнул меня по коленке.

– Где? – прохрипел я. – Где ее видели?!

И закашлялся.

– В Аркадии целое стадо овец сожрала. Вместе с пастухом. Второй успел убежать, он и рассказал. Возле Пилоса храм Колебателя Земли сожгла. Трое жрецов сгорели. В Лаконии – храм Артемиды. В Арголиде дюжину коров прибрала. Считай, повезло. Под Фарами святилище речного бога разрушила. За два года раз десять на круг прилетала. Поди пойми, где в следующий раз объявится! Вот кого беречься надо…

– Как тут убережешься?

– Как? На небо чаще поглядывай. Чуть что – прячься, сиди тише мыши. Жди, пока не пронесет.

– Верно! Прячься и жди…

– Ты сказал: прилетала. Откуда?

– Врать не буду. Но говорят, из Ликии, из-за моря.

– Из-за моря? Выходит, и кораблям опасаться надо?

– Насчет кораблей не слышал. Может, и жжет, так свидетелей нет.

– Повадилась, тварь! И что ей тут нужно?!

– Известно, что. Скот, люди…

– А храмы?! Почему она храмы жжет?!