Правило правой руки (сборник) - Сергей Булыга

Но в душевую что-то неохота. Не лежит душа!

А очередь понемногу движется, народ пересаживается. Молчат все! Только дежурный что-то говорит, когда в журнал записывает.

И вот уже ясно слышно: если он покажет налево, то говорит: в душевую, а если направо, то: в парилку. В парилку идут те, у кого веники. Эх, думает мужик, чего я натворил, веник не взял, а душевая – слово очень нехорошее. Неохота ему в душевую. Ну да ладно, думает, посмотрим.

И ещё вдруг думает: а чего это я компас не взял, как же я буду без компаса? И опять сидит, молчит, ничего в голову не лезет.

А очередь пересаживается и пересаживается. И дежурный уже совсем близко. Он в фуражке с большим козырьком, и на нём гимнастёрка, но без погон, но с портупеей, и он очень строгий. Так глазами и сверкает, если чем-то недоволен! Эх, опять думает мужик, надо проситься в общую, в общей должно быть проще, ты по крайней мере не один.

И опять: как же я компас забыл, как же теперь без компаса?!

И тут как раз его очередь: следующий!

Он подошёл, сел сбоку на табурет, чемоданчик положил на коленки, руки начали сильно дрожать, ему стало неудобно. А дежурный взял повестку, переписал с неё номер, фамилию, адрес, после спросил год рождения и записал его, а после говорит: вам, гражданин, куда, в парилку или в душевую? Мужик сразу: в парилку, в парилку, товарищ! А он: а почему ничего не подчёркнуто? Может, вам, гражданин, в душевую?! Нет, говорит мужик, в парилку, у меня и веник есть, сейчас друг поднесёт! А дежурный аж скривился и повторил: друг! А после мотнул головой и что-то черканул в журнале, и говорит: ладно, в парилку, следующий!

И мужик рад, конечно, вскочил и в дверь направо, в парилку…

…А чего там было дальше, об этом рассказывать нельзя, потому что мужик давал подписку о неразглашении. Короче: парили его шестнадцать лет, только потом вернулся. Зашёл в подъезд, руки дрожат, открыл почтовый ящик, а оттуда как посыплются, посыплются повестки! Но он ни одну не поднял, даже не наклонился, чтобы почитать, а так и пошёл дальше. Он жил на пятом этаже. Смотрит: его дверь та же самая, как будто и не уезжал. Он проморгался, ключ достал, стал открывать. Слышит, соседи сзади завозились, выходят на лестницу. Остановились, смотрят на него. А он на них. И он их видит в первый раз! Тогда он говорит: а где тот, который здесь жил раньше вас? А они отвечают: а его давно забрали, в душевую, а нас тогда сюда переселили, дали ордер, у нас подошла очередь. Мужик: ага, ага, отвернулся и зашёл к себе.

Там вошёл, сел на койку и видит: а на столе веник лежит, и рядом компас, которые он тогда по запарке забыл. Но ничего, подумал, так оно даже сохраннее, вот они вдруг завтра придут, а он уже готовый.

Ночь. Лютый мороз. Ветер свистит. Фонари над зоной качаются, скрипят на проводах, тени по снегу мечутся. Младший сержант стоит на вышке, воротник полушубка задрал, курит в рукав и думает: эх, ё-моё, и это у них здесь весна такая, март месяц, ёкарный бабай, а до чего же дуборно! И курит, курит, сплёвывает, винтарь зажал под мышкой, на зону зорко поглядывает. А там никого, конечно, нет, кто в такую темень туда сунется? Все по баракам.

А ветер свищет! Фонари скрипят! Тени туда-сюда, туда-сюда! Тут только, думает младший сержант, отвлекись, как мало ли кто может проскочить?! И торопливо докурил, чинарик выбросил и винтарь из-под одной руки под другую переставил. Потому что он же сталь, собака, и через полушубок промораживает.

А спать как хочется! Просто хоть убейте, но дайте поспать, сволочи. Он же уже сколько дней не спал, пять дней, наверное, а как ночь, так его сразу в караул. Старшина Мовнюк, сука последняя, совсем задрал. Караул и караул, караул и караул!

А как славно здесь всё начиналось! На этой же вышке. Поставили его здесь в первый раз, и только стемнело, ещё в санчасти свет не выключали, два крайних окошка светилось… А уже здесь, от шестого барака, бежит кто-то, пригнувшись. Ат, гнида какая! Но младший сержант раньше времени дёргаться не стал, а дал ему добежать до колючки, и когда он уже начал под неё подкапываться, прижал приклад плотней к щеке, задержал дыхание и стрельнул. И уж тут, падла, какой сразу переполох поднялся, как все откуда ни возьмись забегали, даже врубили прожектор! Только на хрена было врубать, когда тот зэк лежал прямо под фонарём? Подняли его, гниду, глянули… А чё уже было глядеть, когда прямо в сердце? С девяноста двух шагов, как после товарищ капитан сказал.

– Ну, – он ещё сказал, – ты, младший сержант, глаз-алмаз! Пять дней к отпуску получишь, больше не могу, а то дал бы и десять! – И обернулся к Мовнюку и приказал ещё: – И две банки тушёнки ему. Свиной! Сегодня же!

Мовнюк взял под козырёк, сказал:

– Так точно!

А после ни хрена не дал, конечно, ни сегодня, ни завтра и ни даже послезавтра, сказал, что на складе сейчас переучёт, выдаст на следующей неделе. А когда она пришла и младший сержант, дурень, о ней напомнил… Вот тут Мовнюк и озверел! И стал каждую ночь посылать в караул. А утром вернёшься в барак, расстегнёшь ремень, ляжешь на койку, глаза закроешь… А в глазах тушёнка! И какой уже тут сон? Так и не спишь до вечера. А вечером опять сюда, на эту поганую вышку. Стоишь, носом клюёшь, качаешься…

И докачался! Заснул на посту. А когда глаза продрал, глянул, а уже светает, и почти под самой вышкой, в тридцати шагах, следы! Через колючку и на волю, через поле в лес! И ничего умнее не придумалось, чем поднять винтарь и бабахнуть. Опять все откуда ни возьмись сбежались, его с вышки спустили – и Мовнюк его с оттяжкой по сусалам! А когда он упал, тогда его по рёбрам сапогом, сапогом, сапогом! Товарищ капитан насилу удержал скота, пресёк, велел подняться и строго сказал, что пять прежних суток снимаются, это первое, а по второе, этот сегодняшний позорный случай передаётся в особый отдел на расследование. А пока что, сказал, ты свободен.

И младший сержант пошёл в казарму, и весь день не спал. А вечером пришёл на пост… И через полчаса заснул! Утром его разбудили, уже прямо на вышке, показали новые следы – и били уже так, как хотели, товарищ капитан уже не вмешивался, а после только сказал, что это твоё новое, младший сержант Недоля, преступление передаётся в трибунал! Но завтра у тебя ещё есть шанс смыть это кровью. А пока что отправил в барак.

И он опять весь день не спал, а вечером опять заступил в караул и вот стоит уже часов, наверное, пять, даже, может, шесть, и не спит. Хотя очень хочется! И уже даже думает: да хоть и убейте, сволочи, а спать мне больше хочется, чем даже жить! И вдруг…

Да, правильно! И вдруг от шестого барака опять бежит тень! Опять низко пригнулся, гнида! Младший сержант сразу вскинул винтарь, облизнулся. А этот бежит. Младший сержант перехватил винтарь поудобнее, ствол положил на перекладину и ждёт. А этот подбежал к колючке… но не стал под неё подкапываться, а вдруг сразу полез наверх! По колючке! Очень ловко! Ох, ни хрена себе! Младший сержант язык в щёку упёр, прищурился, задержал дыхание, дал гниде на самый верх забраться – и стрельнул!