Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - Григорий Аросев

Но вернемся к Сикорской.

После убийства Владимира Дмитриевича она с мамой, старшей сестрой Ольгой и младшим братом Кириллом переехали в Прагу. Вместе с Евгенией Гофельд и Аделью Кракьяк, горничной петербургских времен (поначалу она осталась в Крыму, но потом через Эстонию добралась до Берлина), поселились в большой, по современным меркам, квартире: четыре комнаты, кухня, ванная, туалет. Потом, правда, две комнаты стали сдавать – денег не хватало. В числе прочих одну из комнат снимали Николай и Мария Ипатьевы, те самые, в чьем доме в Екатеринбурге была расстреляна царская семья.

Елена Ивановна и две дочери получали от чехословацких властей по 500 крон в месяц, кроме того, их обеспечивали бельем и одеждой, а детям предоставили возможность бесплатно учиться: Кириллу – в гимназии, Ольге – на неких «курсах», изредка упоминаемых в источниках, а Елене – в Карловом университете. Однако сумму не следует считать огромной: полутора тысяч крон на такое количество человек хватало в обрез. Елена окончила филологический (по собственным словам; из других данных следует, что философский) факультет, а в 1936-м – курсы библиотекарей при нем же. Кстати, в университете она пересекалась с Сергеем Эфроном, мужем Марины Цветаевой.

В Праге Елена Владимировна дважды вышла замуж – вначале за Петра Скуляри (брак просуществовал меньше пяти лет), а затем за бывшего офицера российской императорской армии Всеволода Вячеславовича Сикорского. Любопытно, что первый брак был расторгнут в самом начале 1932 года, а второй заключен уже в мае того же года – вряд ли будет ошибкой предположить, что причиной расставания Елены с Петром Скуляри стал именно Сикорский, старше ее на десять лет. От этого брака родился уже упомянутый нами сын Владимир (домашнее прозвище – Жикочка, сложное производное от Рыжий-Рыжик-Жика), названный, конечно, в честь Владимира Дмитриевича Набокова. Он родился 23 апреля, вскоре после входа немецких войск в Прагу (15 апреля) и буквально за десять дней до смерти Елены Ивановны Набоковой (2 мая). И хотя Елена-младшая, еще лежавшая в больнице с младенцем, не смогла присутствовать на похоронах матери, та все-таки успела порадоваться рождению еще одного внука. Елена Ивановна до смерти хранила обручальное кольцо мужа, которое было для нее слишком широким, носить она его не могла, поэтому просто держала его постоянно при себе.

Сикорская в Праге проработала в библиотеке при университете суммарно 15 лет, причем нацисты сотрудников университета не трогали, лишь заставили всех сдать экзамен на знание немецкого языка. Всеволод Сикорский, юрист по образованию – что оказалось в другой стране совершенно бесполезной профессией, – какое-то время «ездил на такси» (то есть был таксистом), затем был вынужден пойти на фабрику, а в 1943 году, в разгар войны, из-за язвы желудка был освобожден от трудовой повинности и сидел дома с сыном, давая частные уроки. В предвоенные годы жизнь была нелегкой, продукты выдавались по карточкам, но до голода не доходило. Военное время семья пережила с большими трудностями, питались уже впроголодь, зимой жили-спали в кухне, где можно было топить плиту, но никто не погиб и даже ранен не был. При этом особую опасность представляли авианалет 14 февраля 1945 года и антигитлеровское Пражское восстание 5–9 мая, в результате которых погибли тысячи человек; «прожили мы жуткие дни», – писала Елена Владимировна. А главная опасность, по словам ее сына Владимира, нависла над ними после входа в Прагу советских войск. Всеволод Сикорский, будучи офицером той самой Добровольческой армии Врангеля, представлял особый интерес для СССР. Но произошло удивительное событие: в послевоенной неразберихе вместо Сикорского был взят какой-то его однофамилец, который… тут же умер, и мужа Елены Владимировны из черных списков просто вычеркнули. Сикорская еще рассказывала, что перед приходом советских войск им предложили выехать в Швейцарию, но на немецком поезде. Узнав, что составы могут попасть под английскую бомбежку, Всеволод Вячеславович отказался уезжать.

После войны Сикорскую почти принудительно перевели в чехословацкое Министерство иностранных дел, где она занималась переводами с различных языков на русский, хотя ей там приходилось не то чтобы несладко – скорее очень скучно. «Я ужасно тоскую в министерстве без библиотеки…», «Передо мной снова лежит скучный перевод из области финансов. А я хочу стихов, звуков, прохлады и простора», – говорила она.

Долгие годы она надеялась куда-нибудь переехать, выехать, вырваться из Праги, которая, как и Берлин у ее брата, ни с чем хорошим не ассоциировалась, да еще и жили они в неблагополучном районе – около тюрьмы Панкрац. В самом первом послевоенном письме она писала Владимиру: «Когда ты будешь очень богатый, ты мне пришлешь деньги на дорогу, я возьму отпуск и приеду к тебе с Жикочкой» (так в результате и не съездила). Наконец, в июле 1948 года Сикорской повезло: она улетела из Праги в Женеву, устроившись в ООН библиотекарем, где и проработала всю оставшуюся до пенсии (с 1966 года) жизнь – сначала каталогизатором, затем начальником отдела комплектования.

Но наладилось все отнюдь не сразу: Всеволоду Сикорскому не продлили действие чешского паспорта и поначалу не выпускали из Праги, сама Елена Владимировна оказалась в списке лиц, у которых, по мнению властей Чехословакии, гражданство следует отобрать, так как она «не вернулась» из Швейцарии. Эта неразбериха была связана с тем, что Сикорская официально выехала из страны еще при президенте Эдварде Бенеше, а вскоре произошел коммунистический переворот, и новая власть все решила по-своему. Вызволить мужа Елена смогла только благодаря помощи представителей Красного Креста.

С гражданством все получилось еще интереснее (для нас) и сложнее (для Сикорских). Чешского гражданства в результате их лишили, они стали апатридами – лицами без гражданства – и получили нансеновские паспорта, каким в свое время обладал и В. В. Набоков. В принципе, глобально это ни на что не влияло: у Сикорских было право на проживание в Швейцарии, они лишь не могли голосовать и избираться в органы власти, что им, конечно, и не требовалось – в отличие от путешествий, включая поездки в СССР, ну а это обладание нансеновским паспортом вполне допускало. Возможно, проживи Всеволод Сикорский подольше (он умер в 1958 году), они бы все обзавелись швейцарским гражданством, – но главы семейства не стало, со слов Елены Владимировны, с нее требовали за оформление местного паспорта огромные деньги, поэтому дело ограничилось документами для их сына.

Жизнь в Швейцарии была тоже не безоблачной, да и в роскоши Сикорские не купались. К примеру, Елена Владимировна рассказывала об отдыхе на Лазурном берегу – вроде бы хорошо, но при этом они жили в самых дешевых гостиницах в «подозрительных переулочках», да и готовили сами. Но по крайней мере они могли поехать туда, куда хотели, чего явно были бы лишены, живя в коммунистической Чехословакии. Всеволод Сикорский не сумел найти работу, в первую очередь это было связано с недостаточным знанием французского языка. Он занимался домашними делами, обучая тому же и сына.

«…Мы уже старики. В будущем году мне будет 40 лет, а тебе в этом году было 46», – писала грустная Сикорская брату еще в 1945 году (не подозревая, конечно, что на тот момент не прожила и половину жизни), делая при этом оговорку, что все равно счастлива – благодаря своему сыну и вопреки крайне медленно налаживающейся жизни (еды не хватало, табака не было вообще, с отоплением продолжались сложности). Сикорскую радовали и хорошие книги, и музыка, «и просто прелестный изгиб ветки или арки», а еще ее, по собственным словам, после войны не интересовали мировые события, ей было даже «стыдно и страшно» за это.