Синагога и улица - Хаим Граде

Потом реб Хизкия сидел в синагоге за своим стендером и молча раскачивался над священной книгой. Он сутулился еще больше обычного и тяжело сопел, издавая сдержанные стоны. Аскет реб Йоэл видел страдания слесаря, но они его не волновали. Он возбужденно крутился по синагоге, открывал и закрывал книги, останавливался около бимы и тер лоб, как будто не веря, что виденное им действительно произошло наяву. Соседи, собиравшиеся на предвечернюю молитву, избегали проходить мимо уголка реб Хизкии. У них не хватало смелости его поучать, но в то же время они не хотели быть с ним дружелюбными. Когда евреи уже готовились начать молитву, аскет не выдержал и подошел к слесарю.

— Послушайте, реб Хизкия! Если Рут можно было пойти к Боазу на гумно посреди ночи, то вашей дочери позволительно разговаривать с еврейским молодым человеком посреди бела дня на Еврейской улице. Ваша набожность воистину граничит с преступлением! И помните, что я вам говорил: когда детям не разрешают то, что не запрещено, они начинают делать и запрещенное. Помните это! — указал реб Йоэл пальцем на бледное, омертвелое лицо реб Хизкии.

И, чтобы не сказать что-нибудь еще похуже, сразу же пошел в свой угол и принялся бормотать:

— Блаженны сидящие в доме твоем…[98]

11

Реб Шефтл Миклишанский, хозяин большого скобяного магазина, где кассиршей работала слесарева Итка, был известен своим богобоязненным поведением и скромностью. Когда он входил в синагогу, то уже издалека кланялся в сторону орн-койдеша. Выходя, он целовал завесь на орн-койдеше и отступал, пятясь задом, как перед императором. Его место в синагоге находилось сразу же позади места кантора. Однако, если в синагогу приходил гость-раввин или просто уважаемый еврей, реб Шефтл освобождал свое место у восточной стены и уступал его почетному гостю. Хотя он был главным синагогальным старостой, от него невозможно было добиться, чтобы в субботу утром он стоял у бимы и распределял вызовы к Торе. Он стоял в своем уголке, смотрел в Пятикнижие, и его совсем не интересовали долгие споры, которые вели между собой второй староста, чтец Торы и синагогальный служка по поводу того, кому оказать честь почетными третьим[99] и шестым вызовами к Торе, а также мафтиром. Однако, когда священнослужители, стоявшие на биме, не могли решить, кому дать наименее престижный, предпоследний, вызов к Торе, реб Шефтл взмахивал издалека рукой в знак того, что сам пойдет предпоследним.

В субботу, когда читают «Нравоучение»[100] и в синагоге не находится еврея, который хотел бы быть вызванным к чтению, реб Шефтл велит, чтобы вызвали его. Чтец проговаривает слова тихим голосом, и реб Шефтл прислушивается, склонившийся, надломленный, как будто знает наверняка, что Моисей в своих проклятиях подразумевал его и только его. Когда знаток Торы, отличающийся особо острым умом, выступает в Синагоге Гаона в связи с завершением изучения одного из талмудических трактатов или когда виленский городской проповедник выступает со сложным комментарием в Городской синагоге в Великую субботу[101], а изучающие Тору перебивают его, чтобы задать вопрос, реб Шефтл не вмешивается и не перебивает выступающего ни единым словом, хотя все знают, что он большой знаток. В субботы и праздники, когда кантор ждет его и не начинает повторять молитву «Шмоне эсре», пока ее не закончит реб Шефтл, реб Шефтл дает знак, чтобы его не ждали. Поэтому обыватели считают его праведным и скромным евреем, хотя они не согласны с ним, что все старинное целиком хорошо, а все современное целиком плохо. Согласен с ним на все сто процентов только слесарь реб Хизкия, который не знает, как отблагодарить реб Шефтла за то, что тот взял его Итку на работу в свой скобяной магазин.

Однако реб Йоэл, не уважающий поведения слесаря реб Хизкии, точно так же не уважает и консерватизма реб Шефтла Миклишанского. Через пару дней после праздника Швуэс реб Йоэл увидел, что этот якобы скромный синагогальный староста на самом деле необычайный гордец.

В синагогу перед вечерней молитвой вбежал какой-то обеспокоенный еврейчик, скорбящий по кому-то из близких и потому трижды в день вынужденный оставлять свою лавку и мчаться читать поминальную молитву. За столом, стоящим позади орн-койдеша, реб Йоэл изучал с миньяном евреев книгу «Эйн Яаков». Скорбящий присел на минутку послушать еврейское слово. Увидав, что он очень торопится вернуться к своим делам, дающим ему скудный заработок, аскет на этот раз разобрал на одну главу меньше, чем обычно. После того как святые книги были закрыты, лавочник быстро прочитал «Кадиш де-рабанан»[102] и направился к месту кантора, чтобы вести вечернюю молитву. Тогда перед ним возник разгневанный реб Шефтл Миклишанский.

— Вы разве старше меня? — резко спросил он. — Или, может быть, более сведущи в Торе?

— Я старше? Я более сведущ? — удивленно повторил за ним лавочник. — У меня и в мыслях никогда такого не было, реб Шефтл.

— Наверное, вы жертвуете больше денег, чем я! — издевательски воскликнул Миклишанский. — А может быть, это вы, а не я — главный староста этой синагоги?

— Боже упаси! — затрясся еврей, стоя на месте кантора. — Вы — хозяин собственного дома, а я с трудом могу оплатить съем квартиры. У вас и ваших детей есть скобяной магазин, оптовая торговля, а я продаю в розницу мерку соли, пачку цикория, селедочную голову. Но зачем вы это говорите, реб Шефтл?

— Затем, что вы захватчик! Я завершил изучение трактата «Псахим»[103] и хотел сказать «Кадиш де-рабанан», а вы выскочили первым и выхватили у меня «Кадиш де-рабанан». Как сказано, «неуч-выскочка во главе»[104].

Реб Шефтл повернулся лицом к востоку, а еврей стоял, онемев, на месте кантора. А все считают реб Шефтла праведным и скромным! Аскет по другую сторону от орн-койдеша тоже слышал, как синагогальный староста ругает лавочника, и пожимал плечами: вот так наброситься на бедняка из-за «Кадиш де-рабанан»? Но не в его обыкновении было читать кому бы то ни было нотации, разве что если он считал, что совершается очень уж большая несправедливость, например, как слесарем реб Хизкией против жены и дочерей. «И чего он добился тем, что поучал слесаря? — думал реб Йоэл. — Ровным счетом ничего!»

Заканчивая читать «Шмоне эсре», реб Йоэл увидел, что ведущий общественную молитву стоит, как на горячих углях, не осмеливаясь прочитать кадиш, потому что синагогальный староста реб Шефтл еще погружен в свою тихую молитву. Однако молящиеся, которые стоят вокруг лавочника, занявшего место кантора, толкают его, чтобы он не тянул — у них нет времени. Тот показывает на старосту, давая понять, что не хочет быть еще раз обруганным. Один из молящихся говорит ему, что, пока реб Шефтл закончит, они все уже будут на улице, и тогда синагогальный староста может кричать, сколько ему угодно. Другой молящийся успокаивает лавочника, что, мол, реб Шефтл никогда не обижается, когда не ждут, чтобы он закончил молитву «Шмоне эсре». Лавочник позволил уговорить себя, но, как только он произнес поминальную молитву и захотел выскочить на улицу, реб Шефтл сделал три шага назад в знак того, что завершил «Шмоне эсре», и загородил ему дорогу.