Кавказская война. Семь историй - Амиран Урушанзе

Одной ноябрьской ночью, около трех часов, Воронцова разбудил его секретарь Михаил Щербинин. Он сообщил встревоженному графу, что из Петербурга прибыл фельдъегерь с посланием от императора. Взяв письмо из рук секретаря, Воронцов начал читать: «Зная ваше всегдашнее пламенное усердие к пользам Государства, выбор мой пал на вас, в том убеждении, что вы, как главнокомандующий войск на Кавказе и наместник мой в сих областях с неограниченным полномочием, проникнутые важностию поручения и моим к вам доверием, не откажетесь исполнить мое ожидание. Но желая и при сем случае доказать вам особенное мое уважение, я не хотел приступить к объявлению о сем новом вам поручении, не узнав от вас прежде ваше согласие принять оное, в котором, однако, не могу сомневаться. Прибавлю к сему, что поручение сие считая делом, могущим продлиться не менее трех лет, и в справедливом внимании к семейным вашим обстоятельствам, полагаю сохранить вам прежнее ваше звание и главное заведывание Новороссийским краем, тем более что по близкому соседству нахожу совершенно возможным, чтобы вы могли ежегодно проводить по нескольку месяцев на отдохновении в Крыму, в вашем поместье и в кругу вашего семейства. Близость и скорость сообщений совершенно сему способствуют.

С нетерпением буду ждать вашего ответа, по получении которого сообщу вам все подробности настоящего положения дел и мои намерения, ежели не предпочтете лично и изустно их получить от меня здесь, что совершенно представляю вашему выбору.

Примите уверение в искреннем моем к вам уважении и признательности. Николай. Гатчина, 17 ноября 1844 года».

Закончив читать монаршее письмо, граф задумался. Совершенно неожиданное новое назначение, притом в край, охваченный войной, которую не в силах были закончить лучшие генералы: Ермолов, Паскевич, Розен, Граббе. Уже отстроенную Одессу и любимую Алупку нужно сменить на неотесанный Тифлис. Отказаться? Нет, невозможно. Позвав императорского фельдъегеря, Воронцов сказал: «Я стар и становлюсь дряхл, не много жизни во мне осталось; боюсь, что не в силах буду оправдать ожидания царя; но русский царь велит идти, и я, как русский, осенив себя знамением креста Спасителя, повинуюсь и пойду».

Воронцов поехал в Петербург, где его ждали императорские инструкции и новые планы покорения Кавказа. В столице, куда граф прибыл в январе 1845 года, царского наместника встречали тепло. На торжественном обеде в Английском клубе (здесь в неформальной обстановке собирались виднейшие государственные деятели, ученые и писатели) в честь нового назначения графа произносили самые лестные и вдохновенные слова. Вокруг Воронцова было столько улыбок, восторгов, поздравлений, добрых пожеланий, что граф, совсем не «придворный житель», заметно смутился: «Как бы я желал, чтобы это назначение, эта власть, мне предоставленные, все это было бы один сон, страшусь, чтоб непосильны мне были новые труды; страшусь общего разочарования на мой счет».

Николай I вручил в руки Воронцова громадную власть. Кавказский наместник мог принимать решения в обход министров, которые не могли контролировать его действия. Воронцов получал право по всем важным вопросам обращаться прямо к царю, минуя множество бюрократических перегородок. Самовластие графа ограничивалось только мерой императорского одобрения и простиралось на весь юг империи, от Дуная до Аракса.

Дав власть, царь требовал победы. Путь к ней Николай I разработал самостоятельно, а Воронцов должен был реализовать задуманное. Кратко план сводился к трем лапидарным тезисам: «Во-первых, разбить, буде можно, скопища Шамиля. Во-вторых, проникнуть в центр его владычества. В-третьих, в нем утвердиться». Знакомо, правда? Так или почти так против горцев действовали уже многие: Хворостинин, Бутурлин, Пьери, Гуляков, Ермолов, Граббе. И все одинаково безуспешно. Стратегия решительного удара не подходила войне в горах Кавказа. Многие ветераны Отдельного Кавказского корпуса уже тогда это прекрасно понимали.

Очередная экспедиция в горы замышлялась царем еще летом 1844 года, когда войсками на Кавказе командовал генерал Александр Нейдгардт. Он скорее подходил для штабной или «парадной» работы, чем для командования действующей армией. Нейдгардт, опасаясь большого поражения и его катастрофических последствий, фактически саботировал подготовку похода, в успех которого никто на Кавказе не верил. В августе 1844 года командир Самурского отряда генерал Моисей Аргутинский-Долгорукий еще больше пугал и так напуганного Нейдгардта: «Неприятель, по мере движения нашего вперед, будет отступать в глубь страны, хотя, конечно, терпя урон от бою, но не расстраиваясь совершенно. Дальность отступления неприятеля будет зависеть от дальности движения войск наших, и неприятель, без сомнения, пользуясь местностью и большею движимостью, всегда имеет возможность предохранить себя от наших решительных ударов». И вот теперь план, воплотить который не решился Нейдгардт (за что и был отозван с Кавказа), предстояло выполнить Воронцову — первому кавказскому наместнику.

Воронцов стал главной новостью столичной жизни в январе 1845 года. Золотая молодежь Петербурга рвалась в свиту нового главнокомандующего, который отправлялся побеждать таинственного и страшного Шамиля. «Громкая слава и высокое положение графа Воронцова, заманчивость блестящих подвигов и самый характер Кавказской войны всех увлекали», — писал современник. Этих блестящих молодых людей, пожелавших воевать вместе с Воронцовым, возглавлял принц Александр Гессен-Дармштадтский — брат цесаревны и великой княгини Марии, жены наследника престола Александра Николаевича (будущего Александра II).

Воронцов поехал в Тифлис через Москву и Одессу. На вопрос императора: «Зачем в Москву?», — граф ответил: «К Ермолову». Такой ответ мог вызвать августейшее раздражение, но Воронцов был верен не только царской службе, но и старой дружбе.

Изнывавший от вынужденного безделья Ермолов радостно принял «брата Михайло» (так Алексей Петрович называл Михаила Семеновича в письмах). Но кавказский наместник приехал не просто проведать боевого товарища. Воронцов давно не был на Кавказе, ему нужна была информация и мнение опытного Ермолова. Более всего графа интересовали три предмета: состояние правого фланга Кавказской линии (Прикубанье), Чечня и Дагестан, южнокавказские мусульманские провинции. Ермолов долго и пространно говорил о положении на Кавказе и о лучших способах его «окончательного замирения». Возможно, Ермолов напомнил Воронцову о своем давнем пророчестве, которое сбылось. В декабре далекого 1816 года Ермолов, только принявший должность командующего Отдельным Грузинским корпусом, отправил Воронцову, который руководил тогда оккупационным корпусом во Франции, письмо со словами: «Ты, любезнейший брат, редкое существо, обладающее общею всех любовию. Ты должен быть поставлен судьбою для водворения здесь порядка и будешь всеми боготворим. Я предсказываю тебе сие назначение, разве ты сам его не пожелаешь». И вот, спустя двадцать девять лет отставник Ермолов провожал на Кавказ «брата Михайло».

КНЯЗЬ ПОРАЖЕНИЯ

«С молодых лет я научился и привык удивляться подвигам храбрых воинов кавказских, — обращался Воронцов к Отдельному Кавказскому корпусу. — Теперь предстоит мне вновь служить с вами. Ежели нужно будет сражаться с непокорными горцами, вы опять будете те же, каковыми всегда были. С племенами покорными мы будем вести себя мирно и дружелюбно. Жители Кавказа должны столько же любить и уважать нас во время мира, сколько бояться в военных действиях, если таковые на себя навлекут». Слова полны оптимизма и веры в успех.