Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса - Йозеф Алоиз Шумпетер

Гораздо ближе к Менгеру стоит Рикардо. Его талант также имеет теоретическую направленность, хотя талант этот совсем иной, чем у Менгера. Продуктивность и проницательность Рикардо проявились в том множестве практических утверждений и идей, которые ему удалось вывести из крайне примитивных оснований. Величие же Менгера заключается как раз в анализе этих оснований, и с точки зрения чистой науки его заслуга должна цениться выше. Рикардо обеспечил Менгера необходимой предварительной ступенью, которую сам Менгер, безусловно, создать бы не смог. Но Менгер разрушил теорию Рикардо.

Поскольку Менгер со своей школой вскоре стал считаться единственным серьезным конкурентом марксистской теории, нужно попытаться также сравнить его с Марксом. Для этого нам придется полностью отрешиться от роли Маркса как социолога и пророка и ограничиться чисто теоретической частью его работы. Менгер соревновался с Марксом только в одном секторе, и в этом секторе он существенно превзошел Маркса как оригинальностью, так и успешностью. В области чистой теории Маркс был учеником Рикардо и даже некоторых его последователей, особенно английских авторов-социалистов и полусоциалистов, писавших о теории ценности в 1820-е годы. Менгер не был ничьим учеником, и созданная им теория крепко стоит на ногах. Чтобы не быть неверно понятым, я уточню: из теории Менгера нельзя вывести никакой экономической социологии или социологии экономического развития. В картину экономической истории и борьбы общественных классов она внесла лишь небольшой вклад, но тем не менее теория ценности, цены и распределения Менгера по сей день остается непревзойденной.

Я уже сказал, что Менгер не был ничьим учеником. В сущности, у него был лишь один предшественник, осознавший его основную идею в ее полном значении, а именно Госсен. Успех Менгера вновь пробудил интерес к давно забытой книге этого одинокого мыслителя. Кроме Госсена можно, конечно, найти и у других экономических мыслителей – начиная со схоластов и далее, в частности, у Дженовези и Инара, а затем у некоторых немецких теоретиков начала XIX века – намеки на субъективную теорию ценности и даже на основанную на ней теорию цены. Но все упоминания сводятся более или менее к тому очевидному факту, о котором мы уже говорили. Больше в этих намеках мог увидеть лишь тот, для кого они в результате собственных изысканий открылись в своем полном значении. С другой стороны, цветы научных достижений неизменно расцветают на старых деревьях. Если достижение независимо, человечество просто не знает, что с ним делать, и его цветок падает на землю, никем не замеченный. Но в той степени, в которой научная жизнь или человеческая жизнь вообще допускает оригинальность, теория Менгера безраздельно принадлежит Менгеру, а также Джевонсу и Вальрасу.

Независимость достижения Менгера также объясняет тот прием, который оно получило в научном сообществе, и его раннюю судьбу. Вклад Менгера был плодом размышлений и борьбы, пережитых им на третьем десятке жизни, во время того периода сакральной плодотворности, когда каждый мыслитель создает то, над чем впоследствии работает всю жизнь. Менгер родился 23 февраля 1840 года, и ему был всего тридцать один год, когда увидела свет его первая книга. Изначально она предназначалась для венских читателей – публикуя ее, Менгер надеялся получить право вести преподавательскую деятельность, – и величину его личного достижения можно осознать, только если вспомнить, в какой пустыне он сажал свои деревья. К этому моменту австрийская экономическая теория уже долгое время не проявляла никаких признаков жизни. Чтобы привести пример работы хотя бы приемлемого уровня, нам пришлось бы обратиться к 1848 году, к книге Зонненфельса, первому официальному учебнику по экономике. Все материалы и идеи, заслуживающие внимания, импортировались из Германии. Люди, с которыми познакомился Менгер в университете, не понимали ни его идей, ни вообще той ветви науки, которую он заставил плодоносить. Они оказали ему тот прохладный прием, о котором он впоследствии рассказал нам. В конечном итоге Менгер все же состоялся как ученый, сделался профессором и со временем получил все обычные почести, полагающиеся ученому мужу; однако он никогда не забывал тех трудностей, с которыми столкнулся в начале карьеры. Более того, в Германии он продолжал оставаться незамеченным, хотя бы только потому, что в Германии в области его исследований господствовала с одной стороны общественная политика, а с другой – изучение деталей экономической истории. Совсем один, не имея платформы, чтобы донести до мира свои идеи, не имея ни сферы влияния, ни тех средств, которыми традиционно располагает заведующий выдающейся кафедрой, Менгер встречал вокруг лишь непонимание, которое переросло во враждебность.

Любой, кто имеет представление о скрытой истории научного прогресса, знает о той тактике, которая применяется в узких кругах, чтобы добиться принятия новых идей. Менгер этой тактикой не владел, а даже если бы и знал о ней, у него все равно не было возможностей для проведения необходимых кампаний. Но исключительная сила духа позволила ему пробиться через джунгли неприятия и восторжествовать над вражескими армиями. И в этом была только его заслуга. В человеческой душе есть тонкая и тесная связь, не всегда очевидная, а иногда и вовсе незаметная, между интеллектуальной энергией, способной отринуть традиционные взгляды и самостоятельно проникнуть в глубину вещей, и талантом основывать школы – той особой увлеченностью, которая привлекает и убеждает будущих мыслителей. В случае Менгера степень концентрации интеллектуального труда привела его напрямую к концентрации на обнародовании результатов этого труда. Хотя он больше никогда не высказывался относительно теории ценности, он сумел внушить свои принципы целому поколению учеников. Более того, он верно понял, что в Германии отвергалась не столько его теория, сколько любая теория, и вступил в битву за законное место аналитиков-теоретиков в общественных вопросах. Благодаря этой битве, широко известной под названием «Спор о методах» (.Methodenstreit), была создана его книга по методологии общественных наук, в которой он попытался с систематической тщательностью, используя формулировки, многие из которых по сей день остаются непревзойденными, очистить поле точных исследований от поросли методологического беспорядка. Этот научный вклад также останется вечно ценным, несмотря на то, что развитие теории знания во многих отношениях ушло далеко вперед. Было бы несправедливо по отношению к основному вкладу Менгера называть эту позднюю работу равноценной ему; однако ее образовательное воздействие на его современников было огромным. Вне Германии книга не имела, да и не должна была иметь никакого влияния, потому что вне Германии те идеи, которые она стремилась насадить, по большей части были и так повсеместно приняты. Для развития же наук в Германии это было ключевое событие.

Более того, Менгеру выпала по части распространения идей такая удача, которая редко выпадает основателям школ: его союзниками были два интеллектуально равных ему ученых, которые могли продолжить его работу, не теряя заданного высочайшего уровня, – Бём-Баверк и Визер. Трудами и усилиями этих двух людей, которые, несмотря на свое собственное призвание к интеллектуальному лидерству, постоянно возвращались к идеям Менгера, была создана австрийская школа, постепенно завоевавшая мир экономической науки. Путь австрийской школы к успеху был долгим. Часто этот успех проявлялся в форме психологически понятной, но в то же время не слишком лестной: такой успех обыкновенно сопутствует тем группам ученых, которым не хватает, так сказать, средств научной рекламы. То есть основные идеи школы принимались, но этому принятию сопутствовало не благодарное признание, а формальное отвержение под предлогом второстепенных вопросов. Так произошло, например, в Италии. Ведущие английские теоретики также не были полностью свободны от этой слабости. В Америке, а также спустя некоторое время во Франции прием был куда более сердечным и щедрым, и еще более теплым он был в скандинавских странах и Голландии. Только после этого успеха новая тенденция стала приниматься в Германии как свершившийся факт. Так что Менгер все же дожил до того, чтобы увидеть, как его доктрины обсуждаются в научных кругах всех тех стран, где процветает наша наука, и как его основные идеи медленно и незаметно выходят за пределы актуальной дискуссии и становятся частью общепринятой сокровищницы научных знаний. Сам Менгер внимательно следил за этим процессом, и хотя, как истинный ученый, временами выходил из себя из-за шпилек коллег, он, тем не менее, сознавал, что вошел в историю экономической науки и его имя останется в ней навсегда.