Скелет в шкафу художника: Повесть - Яна Розова

— А как же! Укокошил несколько бедных психов, так что, судить его за это, что ли?

— Не совсем так. Несчастные погибли из-за некоторого несовершенства методики, а вовсе не из-за ошибочности всего метода! Так вот, продолжу. Случай с вашей покойной мамой — совсем иное дело. Это личная история, не имеющая отношения к научной деятельности Евгения Семеновича.

— Грубо говоря, — возразила я, — хреноту несете, дядя. Ваш милый Евгений Семенович довел мою маму до страшного — до самоубийства, используя свою глубоко научную теорию катарсиса. Пусть это случилось не в рамках апробации его учения, но пользовался он своим обычным инструментом: накачивал жертву специальными препаратами, вызывающими у больного депрессию или истерическое состояние, и унижал его, издевался над ним, подводя к петле или ножу.

— Тем не менее мне удастся представить это дело в ином свете. А вас профессор попросил бы дать на суде показания, отличные от тех, что имеются у следователя. Вы должны сказать, что Костров сам пригласил вас в свой кабинет и сделал чистосердечное признание, раскаялся перед вами, так сказать. И он сам позвонил в милицию, движимый, единственно, идеей искупления своего греха. Это будет выглядеть трагично и благородно. А вы, в свою очередь, получите в полное свое распоряжение все картины кисти Маргариты Садковой, имеющиеся в коллекции Кострова.

Я молчала, потому что боялась распалиться и дойти до смертоубийства. Спокойно! Этот болван только выполняет свою работу! Наконец приступ бешенства прошел и я смогла говорить:

— Очень мило, но если я не захочу выглядеть дурой?

— Тогда на суде, в присутствии присяжных и приглашенной прессы, ведь процесс обещает быть громким, я ославлю вас, выдав и ваш образ жизни, и попытки самоубийства как признак начинающегося слабоумия.

И тут мне стало смешно:

— Ославите? Меня-то? Боже мой, да кто же в Гродине не знает, что я — сумасшедшая шлюха?

— Зачем вы так, — слегка опешил адвокат. — Ваша репутация…

— Моя репутация позволит мне выпроводить вас из моего дома, наградив парой оплеух, и еще пару я передам через вас трагичному и благородному профессору Кострову. И пусть он вспомнит, наконец, что убил не только мою маму, но и своего ребенка!

Я встала. Дон Кихот вскочил с места и скоренько направился к выходу. Похоже, Костров рассказал ему о моих методах дознания.

— Всего хорошего! А картины я и так заберу-у!!! — выкрикнула я на лестничную площадку, куда уже выскочил Новохатский. Он рванул к лестнице, не дожидаясь лифта и вызывая у меня соблазнительную мысль о соприкосновении моей ноги и его зада.

Постояв на пороге еще минуту, просто остывая, я услышала, что подъезжает лифт. Дверцы раскрылись на моем этаже, и я увидела Тамилу, выходящую на площадку.

«Стройная, волосы стриженые, уложенные. Не из наших».

— Привет, — сказала Тамила. — Смотри: купила к обеду осетрину.

Она показала тяжеленький пакетик с розовой рыбной плотью и прошла мимо меня в квартиру.

— Тамила! — окликнула я ее, еще сомневаясь. — Ты знакома с Виталием Кириным?

— Нет, — отозвалась она из кухни. — А кто это?

Я закрыла входную дверь и тоже прошла на кухню. Тамила любовалась куском рыбы, лежащим в мойке.

— Да так, никто! — Мне казалось, что надо протянуть время. — Я трахалась с ним.

— И как он тебе? — Она включила воду, и интонации голоса стали скрываться за шумом воды. — Понравился?

— Да, — говорить дальше не было смысла.

Потом мы готовили обед, и я все думала и думала о том, как Вика описала женщину, с которой она видела Кирина, и насколько это определение подходит к Тамиле. У меня не было оснований не верить Тамиле, она ни разу за время нашего знакомства не подвела меня даже в мелочах. Но что я знаю о ней на самом деле? Она никогда о себе не рассказывала ничего такого, что женщины выкладывают друг другу в первую очередь. Даже если новая подруга не спешит с откровениями, то она расскажет многое, услышав твою историю. Это закон женской болтовни: если хочешь узнать что-то — расскажи о себе. Только Тамила не попадалась и на эту удочку. Обычно я не настаивала на откровенности, но вот сейчас подумала: она живет в моем доме, близко общается с моим мужем, знает все до мелочей обо мне, разве это не повод и мне узнать Тамилу поближе?!

— Тамила, а ты замужем? — спросила я небрежно.

— А что? — подняла она глаза и улыбнулась: — Или ты придерживаешься правила: никаких незамужних женщин в доме?

— Поздновато мне, правда? — Я тоже улыбнулась ей. — Нет, все-таки, ты замужем? Ты так вкусно готовишь, и характер у тебя чудесный, и внешне ты супер, а о личной жизни ничего не говоришь!

Тамила положила на барную стойку нож, которым резала осетрину, села на высокую табуретку и сложила руки перед собой.

— Что ты хочешь узнать? Сейчас я отвечу на любые твои вопросы.

— Почему ты никогда не рассказываешь о себе?

— На это у меня есть свои причины. Мне не так легко говорить о своей личной жизни! Дело в том, что у меня много лет назад случилось несчастье. Погиб парень, которого я очень любила. Болезнь, — сказав все это, Тамила опустила голову. Помолчав немного, продолжила: — После его смерти я не смогла никого полюбить. Никто не смог заменить его. Ну, с мужчинами я встречаюсь, несколько раз пыталась наладить постоянные отношения, но все не то. Вот недавно я рассталась с очень хорошим человеком. Просто не смогла находиться с ним рядом дольше. Кажется, я причинила ему боль, но избежать разрыва я не могла. Понимаешь?

— Кажется, да. Я бы никогда не смогла полюбить никого после Тимура.

— Ты любишь Тимура? — Собеседница заглянула мне прямо в глаза теплым взглядом карих глаз.

— Да, очень, — я сказала это почти невольно. — Даже сама себе не признаюсь, насколько я люблю его.

— Хорошо.

Так я узнала историю Тамилы. Пусть без подробностей, но ведь не всегда надо много говорить, чтобы много сказать! Я догадалась по ее тону, по выразительной паузе, по наклону головы, по трепету пальцев на столешнице — смерть не убила любовь! Тот парень по-настоящему умрет только вместе с Тамилой. Он был необыкновенным и потрясающим, он сумел разбудить такую любовь в ее сердце, что оно до сих пор поет только при звуке одного имени. Я продолжала думать об этом, пока не пришел Тимур. На его носу сидели стильные очки.

Я накрыла стол в столовой, украшенной тремя работами «Дервиша Тимура» — «Стеклом, пробитом пулей», «Толпой вокруг мертвого тела» и «Зимним утром». Все эти жуткие творения «Дервиша» изображали именно то, что стояло в названии. Только «Зимнее утро» можно было бы немного расшифровать. Это был необыкновенной красоты зимний пейзаж: глубокая ложбина в лесу, покрытом снегом, по дну ложбины протекает ручей, над которым нависают сугробы. Стволы деревьев, земля в проталинах и берега ручья темно-коричневые. Снег и небо бело-голубые. Рисунок изумительный, ощущения великолепные — свежий холодный воздух, прозрачный февральский свет. Но «Дервиш Тимур» не мог не сотворить похабщины: из заводи, куда вливался ручеек, торчала серая человеческая рука.