Оранжерея - Андрей Бабиков

— Ни в коем случае, что вы. Как же я без вас... А вдове Шевалдышева пошлите телеграмму, и во­обще... распорядитесь.

— Уже сделано, Александр Илларионович.

— Хорошо. — Блик отпил чаю и поставил ста­кан на блюдце. — Но мы отвлеклись. Прости, Мат­вей, не смог удержаться. Видел бы свое лицо. Ха-ха! Ладно, не обижайся. Итак, что ты говорил о пло­тине?

Матвей невольно скрестил руки на груди и от­ветил:

— Не стоит, пожалуй. Теперь этот разговор некстати. Дело серьезно. Тебе не до того.

— Ну вот и обиделся. Брось, мне — до всего. Давай выкладывай, что там стряслось. Чем могём — помогем, как говаривал старик Федот.

— Ты правда в состоянии выслушать?

— Правда, правда, выкладывай, — ответил Блик, снова жадно глотая чай.

Тогда Матвей, сидевший на твердом, бугри­стой кожей обтянутом стуле, страшно скрипев­шем от любого движения, стараясь не двигаться и не обращать внимания на Ногайцева, приго­рюнившегося в углу на стульчике со своим ста­каном чая, заговорил.

Он говорил не долее минуты, начав издалека, и, по мере того как смысл его слов доходил до загроможденного канцелярской чушью сознания Блика, тот все выше и выше поднимал рыжева­тые брови, всей своей рыжиной выражая на по­движном лице крайнюю степень недоумения. Не­сколько озабоченное выражение появилось и на плоском лице его помощника, который, подобно преданному псу, мгновенно улавливал любые пе­ремены хозяйского настроения.

— Постой, постой, я что-то... — перебил Блик Матвея и заерзал в кресле. — Ты, что же, просишь меня остановить строительство Нижнесальской плотины? И ты для этого не придумал ничего луч­ше, как..

— Саша, — как можно мягче вновь начал Мат­вей, отлично понимая, что ни в коем случае нель­зя допустить, чтобы его собеседник успел рассер­диться, — я не прошу остановить.

— Не просишь?

— Нет.

— Так о чем же ты просишь?

— Я прошу приостановить строительство Нижнесальской электростанции. На островах Кас­када до сих пор живут тысячи людей. Им нужно дать время, чтобы они выехали...

— Как, еще дать время? — вновь перебил его Блик, горячась. — Да мы уже дважды приостанав­ливали строительство, мы им дали общим счетом три года. Чего же им еще? Наше терпениум мобиле давно иссякло. И что-то они не сильно то­ропятся с отъездом. Если им так нравится, пусть остаются, но пусть теперь пеняют на себя. Или отращивают жабры. Поглядим, как они запоют, когда вода начнет подниматься... — прибавил он кровожадно, напрягая розовые ноздри.

— Саша, послушай, три года — это ничтожно малый срок. В Запредельске, ты знаешь, десятки музеев, архивы, институты... Помнишь ботаниче­ский сад? Озеро с лодочками, духовой оркестр в ротонде?

— Ну конечно я помню, что за вопрос...

— Старую оранжерею с фонтаном?

— Да, оранжерея, как же, помню. Мы из нее крали розы, а однажды...

— Этот сад, Саша, уйдет под воду первым. Потеплевшие было глаза Блика вновь по-мос­ковски застыли.

— Нет, так не пойдет, — обиженно растяги­вая слова, как ребенок, которому дали подержать в руках и тут же взяли обратно новую игрушку, отвечал он. — Ты просил о встрече, сказал, очень важный разговор, я подумал, что кто-то заболел или кого-то посадили... Я выкроил время перед этой дурацкой репетицией (если хочешь, кстати, можешь остаться: будет забавно), и что? Я с то­бой не виделся два года.»

— Четыре, — поправил Матвей и скрипнул стулом.

— Что?

— Я говорю, четыре года.

— Серьезно? Тем более. Тем более! И вот ты заявляешься ко мне спустя эту уйму лет и прини­маешься меня уговаривать отменить решение го­сударственного значения...

И как если бы слово «государственного» было напитано неким тягучим ядом, отравляющим все следующие за ним слова, дальнейшая отповедь Блика была наполнена консервированными фра­зами жульнической газетной речи вроде: «под­рыв авторитета», «мировая арена» и «ослабление позиций». «Кто они такие, скажи ты мне? — воз­вышая голос, вопрошал он, разгуливая по комна­те и глядя в пустое пространство. — Колонисты? Вольные горожане? Розенкрейцеры, мать их? А? Молчишь? Говорят они как будто по-русски, пи­шут тоже по-русски, Толстого-с-Пушкиным изу­чают в школе, а Россию-матушку не признают! Нонсенс! Абсурд! Вот ты всех нас держишь за мерзавцев (да, да, нечего притворяться), а они, стало быть, маленький угнетенный народ. Так? Погоди. Нет, дорогой мой, с точки зрения ны­нешней расстановки сил в регионе...»

2

Что это было? Постой. Что-то милое, из дет­ства. Ты сказал: «вольные горожане», я, слушая вполуха, смотрел в темное окно. По стеклу пол­зли дождевые струи, и мне почему-то вспомни­лось, как.. Да, вспомнил. Мы строили плот. Была осень. Моросило. В овражке за песчаным скатом, под лиственницами, не так сильно дуло. Локтем заслонившись от ветра, наклонно горел косте­рок Уставшие, с ободранными руками, мы лежа­ли на куче наломанных хвойных веток.. На лицо падали холодные капли дождя, в берег плескала волна. Сашка все подсовывал ноги поближе к ог­ню — перепачканные глиной подошвы ботинок опасно дымились. Димка, лежа на животе, веткой подгребал в костер отвалившиеся сосновые шиш­ки. Когда задувало, костер начинал растерянно метаться, а сердцевины обгоревших шишек дра­гоценно алели. Матвей посасывал занозу в грязном пальце и про себя считал тяжелые удары колоко­ла, бившего на другом берегу: два... три... четыре...

«Омм! — говорил колокол. — Омм!»

Под голову он подложил брезентовый мешок с провизией и палаткой; острый край консерв­ной банки больно давил в затылок, но лень было менять положение.

Плот был готов. Утром они притащили со свал­ки пять старых дверей, несколько отличных длин­ных досок, веревки, гвозди. Теперь, привязанный к стволу ивы, плот лежал на воде, ритмично уда­ряясь о камни.

Ниже по течению, в двух верстах, был скалис­тый островок Розстебин. Необитаемый. Они соби­рались переночевать там, а наутро отправиться дальше, двигаясь от острова к острову вниз по ши­рокой реке, ночуя в палатке (Митькин вклад) и до­бывая себе пропитание рыбалкой и огородным гра­бежом. Ничего лучшего нельзя было желать в жиз­ни. Через год или два они, конечно, вернутся домой ненадолго, повидаться с родителями, но потом снова отправятся в путь. Матвею и Диме было по десять лет, Сашке исполнилось двенадцать. Недав­но они прочитали книгу о странствиях Гекка Фин­на по Миссисипи. Каждый оставил дома по записке.

«Омм!»

«Подъем, дохляки! — скомандовал Блик — Ско­ро начнет темнеть».

Все трое помочились в костер: их струйки скре­щивались, расходились, вновь пересекались. Уняв огонь в одном месте, они дружно переключались на другое. Шипели головешки. Дольше всех, задум­чиво поводя сморщенным от холода «стручком», тушил огонь Блик

«Теперь айда, пожарники», — сказал он, затя­гивая брючный ремень, и они ступили на плот. Последним, промочив ноги, влез Митька, отпус­кавший веревку. Блик, как самый сильный, взял шест и, навалившись, столкнул осевший под их тяжестью плот с берега. Тихо заскользили. Мат­вей и Митя, усевшись по сторонам, гребли ко­роткими веслами, Сашка, на корме, покуда мог достать, отталкивался шестом.