Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Арсений Александрович Замостьянов

он не впадал в апатию, действовал — то выполнял задания Ленина, то пытался играть собственную партию. Два раза ездил в Женеву, встречаться с Плехановым, который держался несколько высокомерно. Он не доверял большевикам, ждал от них подвоха и под разными предлогами не соглашался на их предложения созвать общую конференцию всех направлений РСДРП. Более успешной оказалась «польская миссия» Рыкова. В Париже он подписал соглашение с польскими социал-демократами. Вел переговоры и со «впередовцами», к которым, как известно, относился более терпимо, чем Ленин. Именно тогда меньшевики стали относиться к нему серьезно — это проявится и после 1917 года.

Словом, в предвоенные годы Рыков прошел через огонь и воду внутрипартийных споров. Немногие выдержали эти испытания, но за одного битого двух небитых дают — и «товарищ Власов» окончательно превратился в ушлого политика.

Глава 4. Первая русская революция

1. Уроки Георгия Гапона

Начался этот бурный год с Кровавого воскресенья, с массового шествия по улицам Петербурга, которое организовал Георгий Гапон. Власти жестоко расправились с этой демонстрацией. Гапоновское «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» к 1905 году стало наиболее мощной негосударственной политической силой в России. Пожалуй, ни за кем после Емельяна Пугачева с таким воодушевлением не шли массы. Для Рыкова это был урок большой политики и пропаганды. Да и не только для него, для всех революционеров.

«Никогда и никто… на моих глазах не овладевал так слушателями, как Гапон, и не на рабочей сходке, где говорить несравненно легче, а в маленькой комнате на немногочисленном совещании, произнося речь, состоящую почти только из одних угроз. У него был истинный ораторский талант, и, слушая его исполненные гнева слова, я понял, чем этот человек завоевал и подчинил себе массы», — писал один из руководителей Боевой организации эсеров Борис Савинков, не самый восторженный человек на свете. Тогда он завидовал Гапону. Завидовал ему и Рыков.

Гапоновские оценки монархической системы и всей ситуации в целом в те нервные дни резко колебались, в том числе он не исключал кровавой развязки событий: «Будут стрелять. Расстреляют идею царя! А жертвы — так и этак неизбежны! Предупредить — кто боится, не пойдет, а умирать — так умирать с музыкой!»

Вскоре после январской расправы над мирной демонстрацией Георгий Гапон написал свою первую революционную «листовку»: «Зверь-царь… так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью, министрам, всем грабителям несчастной русской земли. Смерть им всем!» На такой откровенный радикализм ни Рыков, ни другие большевики не решались.

Это потом, в советской традиции, за Гапоном прочно закрепилась репутация предателя, провокатора — и, в связи с этим, имя его стало нарицательным. Во время революционных событий 1905 года все воспринималось иначе. Большевики, как правило, отзывались о нем не без уважения.

В 1905-м впервые оказалось, что революционное движение охватило массы — и в пролетарских городах, и на флоте… Мощь революционных партий (разумеется, подпольных, официально их не признавали) росла как на дрожжах. Конечно, росло и сопротивление со стороны властей. К концу года в Москве шли баррикадные бои, страна раскололась, противостояние между полицией, казачеством и революционными отрядами обернулось настоящей уличной войной. А начиналось все с Гапона, который после той роковой воскресной демонстрации пал духом и упустил из своих рук инициативу…

2. Рыков на юге

Рыков от бури 1905 года не прятался, находился в самой гуще противостояния. В этот год его роль в РСДРП(б) тоже возросла. Летом 1906 года он, не боясь снова попасть за решетку, явился в бушевавшую Одессу, чтобы организовать большевистские ячейки в рабочей среде, наладить прерванные связи и транспортировку нелегальной литературы. С одесситами он сразу нашел общий язык: бурный южный темперамент и раблезианский юмор волжанина не смущали. Надо ли говорить, что Одесса была в то время для революционеров важнейшим форпостом? Крупный порт на Черном море, многонациональный, шумный, наконец, связанный с бунтами на крейсере «Очаков» и броненосце «Потемкин», которые стали символами революции. Кроме того, город Дюка Ришелье, четвертый по населению в Российской империи[39], славился многочисленным и активным пролетариатом. Но и полиция в 1906 году на южных рубежах империи не дремала. Возможно, почувствовав слежку, Рыков надолго не задержался на Черном море и вернулся в Москву. Там его и арестовали — что, конечно, не удивительно в условиях особо дотошной работы полиции. Наказание последовало не самое жестокое, хотя и закрывавшее ему возможности для политической деятельности, — новая ссылка в Архангельскую губернию, которая, правда, оказалась недолгой — из-за все тех же мятежных событий, которые мы привычно называем революцией.

Такова традиция. Тут впору вспомнить известное: «Мятеж не может кончиться удачей, — В противном случае его зовут иначе». Эта эпиграмма британского поэта Джона Харингтона сложена еще во времена Елизаветы I, на наш лад — в эпоху Ивана Грозного. Мятеж 1905–1906 годов удалось подавить и утихомирить — кнутом и пряником, большим кровопролитием и политическими компромиссами.

И все-таки мы вправе считать те изменения, которые последовали в России после события 1905–1906 годов, — революционными. Времена неограниченного самодержавия в России завершились. «Манифест об усовершенствовании государственного порядка», который Николай II подписал 17 октября 1905 года, стал последней вехой в его истории.

Именно тогда в России началась официальная публичная политическая жизнь — с конкуренцией партий, с шумными выступлениями в Государственной думе. Правда, радикальные движения, с которыми были связаны вожди «улицы» в 1905–1906 годах, конечно, остались нелегальными. Продолжались уличные бои… Это в 1917 году на улицах, по большому счету, не нашлось ни одного монархиста, а в 1905–1906-м «за царя-батюшку» могли и голову проломить. Не только жандармы и казаки, но и «рядовые» представители народа-богоносца. В то время они защищали свои убеждения с той же яростью, что и революционеры.

3. Дело Шмита

В Москве Рыков жил под именем фельдшера Михаила Александровича Сухорученко, затем под именем харьковского мещанина Ивана Билецкого. До поры до времени после событий 1905–1906 годов ему удавалось оставаться на свободе и действовать. В те суматошные дни он выполнял важнейшее задание партии — участвовать в получении наследства мебельного фабриканта Николая Павловича Шмита, — конечно, для нужд партии.

Шмит — русский немец, старовер, дальний родственник Саввы Морозова и сторонник социализма — был одним из самых загадочных союзников революционных партий в 1905 году. Сначала — незадолго до начала революционных событий — он стал лично снабжать Максима Горького деньгами для газеты «Новая жизнь». Потом стал передавать крупные суммы и на более радикальные цели, вплоть до закупки оружия. На собственной фабрике на Пресне он ввел девятичасовой рабочий день вместо одиннадцатичасового, повысил заработную плату, открыл амбулаторию и общеобразовательные курсы. Подпольно