Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Арсений Александрович Замостьянов

на той же фабрике «выпекали» бомбы, печатали листовки. Накануне уличных сражений 1905 года на мебельном производстве Шмита была подготовлена и вооружена боевая дружина. Фабрикант не только помогал рабочим отрядам деньгами и оружием, но и принимал участие в «тренировочных» стрельбах. В итоге в декабре 1905 года фабрику Шмита почти смели с лица земли артиллерией.

Когда после московских баррикадных боев 1905 года Шмита арестовали, Горький, хорошо знавший «красного фабриканта», выступил с воззванием: «Я обращаюсь к честным людям, которым противна жестокость, отвратительно насилие. Протестуйте против осуждения Николая Шмита!»[40] В феврале 1907-го фабрикант умер в тюремном госпитале. По одной из версий, его убили во время попытки побега, по другой — убийц подослали мстительные монархисты, по третьей, наименее вероятной, — в застенках тайно действовали большевики. Следствие объявило о самоубийстве. Похороны Шмита превратились в политическую акцию. Конная полиция разгоняла студентов и рабочих, которые намеревались превратить прощание с революционным миллионщиком в митинг протеста. На Преображенское кладбище не пустили никого, кроме близких родственников. Но венки от рабочих к его могиле приносили исправно — с патетическими надписями: «Гражданину-мученику», «Пусть ты погиб, товарищ, но не умерла идея».

Официального завещания 23-летний фабрикант не оставил, но не раз обещал все свое состояние передать ленинской партии. И ее представители вступили в нешуточную борьбу за богатое наследство. Горький сыграл в этой истории центральную роль: его свидетельство об устном завещании предпринимателя оказалось едва ли не решающим.

Для Рыкова столь деликатное поручение стало шансом поближе познакомиться с буревестником революции, которого он считал человеком феноменальным, равным Чернышевскому по влиянию на революционные умы. Итак, Горький на Капри передал устное распоряжение Шмита сестре миллионера Елизавете Павловне, а она, в Москве, донесла эту новость до большевиков — Леонида Красина и Алексея Рыкова. Меньшевики тоже предъявили свои права на наследство, но куда менее убедительные.

Любопытно, что сестры Шмита поначалу нисколько не противились этому проекту — передать львиную долю громадного наследства брата большевикам. Они тоже симпатизировали революционному движению. Рыкову первому поручили вести переговоры с семьей погибшего фабриканта. Но 1 мая 1907 года Екатерина Павловна, Николай Андриканис, Алексей Рыков и Леонид Красин были арестованы во время совещания финансовой комиссии Московского областного бюро, проходившего в квартире Андриканиса. Красина вскоре отпустили, Екатерину Павловну освободили под залог и отправили в ссылку. Андриканиса освободили по болезни и сослали сперва в Тамбовскую область, а потом и за границу. Рыков пробыл в Таганской тюрьме дольше всех. Свои полномочия в деле Шмитов он передал другому члену Большевистского центра, Виктору Таратуте.

На допросе Рыков держался, по обыкновению, лихо и напористо. Еще будучи гимназистом, он понял, что врать нужно уверенно, без тени смущения. Представителей власти — всех, без исключения — с юности считал врагами. И держался как разведчик, схваченный противником на войне, — все отрицал с непроницаемым и самоуверенным «покерным» лицом. При обыске у Андриканиса нашли около 50 нелегальных брошюр. Рыков, разумеется, оказался осторожнее, у него обнаружили только 25 рублей. И — «ничего предосудительного». Он заявил, что в квартиру Андриканиса явился по личным семейным делам — как к адвокату. И, по-видимому, заранее недурно продумал эту легенду. В известной степени Алексею Ивановичу удалось запутать следователей — и в тюрьме его держали по инерции, без четких доказательств. Просто полицейские (в том числе из донесений секретных агентов) знали, что Рыков играет заметную роль в РСДРП, — и связать его присутствие в этой компании с борьбой за наследство Шмита не составляло труда.

Чтобы легализовать наследство, возникла идея выдать замуж за проверенных партийцев двух сестер Шмита. Одна из них — Екатерина — всерьез была влюблена в Андриканиса и стала его женой не «по приказу» и не фиктивно. Вторая — Елизавета — стала фиктивной женой большевика Александра Игнатьева, а в реальности вскоре сошлась с Таратутой. В итоге Елизавета передала большевикам все свое наследство. Андриканис, судя по большинству источников, неожиданно не пожелал расставаться со всеми деньгами и акциями Шмита — и даже рискнул выйти из партии. Пришлось устраивать третейский суд с участием представителей других социалистических партий (главным образом эсеров). Это благородное собрание принудило упрямого Андриканиса отдать большевикам часть наследства Шмита, которым он на время завладел безраздельно.

Так большая часть денег пресненского фабриканта оказалась в кассе большевистской партии — больше 200 тысяч полновесных рублей. Дело это туманное, запутанное — и Рыков занимался им недолго, но цепко. Кстати, ни он, ни Горький лично ничего за свои старания не заработали. Но это предприятие повысило акции Рыкова в партии. Вскоре после участия в запутанном шмитовском деле Алексей Иванович по специальному вызову Ленина направился в Париж.

4. Встреча на Мари-Роз

Уже больше десяти лет продолжалась авантюрная жизнь подпольщика — поездки по России, наведение мостов с партийными комитетами, тюрьмы, ссылки и побеги, наконец, запоминающиеся вылазки в Европу — к соратникам-эмигрантам, на съезды и не только. Рыков жил в Берлине, когда активизировалась его переписка с «парижанином» Лениным, который интересовался переговорами с меньшевиками, а заодно доверительно рассказывал «товарищу Власову» о кознях бундовцев, выстраивал хитрые схемы. Ульянов то радовался реакции Рыкова, то тревожился, что Алексей Иванович может впасть в ренегатство, но неизменно начинал письма с дружеского «Дорогой Власов!». Рыков, бивший наотмашь «впередовцев» на заседаниях редакции «Пролетария», в Берлине стал относиться к ним терпимее, либеральнее. В Германии он много общался с меньшевиками — и не почувствовал особенных противоречий между ними и Богдановым со товарищи. В Рыкове снова проснулся примиренец. Отзовисты не выступают напрямую против большевиков — зачем же ставить на них крест? Не впадаем ли мы в инквизиторский дух? Ленин не мог согласиться с таким поворотом мысли — и в эмоциональной манере попытался «открыть глаза» молодому соратнику: «Ваша основная ошибка — что Вы верите словам и закрываете глаза на дела». Рыков писал об организационном бессилии «фракционеров», убеждал Ленина, что они безопасны. Безуспешно. Ильич нервничал и разоблачал противников со страстью — и, между прочим, приводил доводы вполне практического характера: «Впередовцы очень сильны. У них есть школа = конференция = агентура. У нас (и у ЦК) ее нет. У них есть деньги — до 80 000 руб. Что же, они отдадут их вам?? Неужели вы так наивны??»[41] Старик бушевал. При этом на тревоги Рыкова, боявшегося окончательного раскола партии, он отвечал резонным: «Будем сильны — все к нам потянутся». Ленин вооружал Алексея Ивановича аргументами против «впередовцев». Советовал напирать на то, что многие рабочие, которым близки радикальные идеи Богданова и Луначарского, все-таки выступают за участие партии в выборах и не поддерживают «отзовизм». Парировать этот тезис противникам было непросто.

В одном из