Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Арсений Александрович Замостьянов

подготовки нового форума, который мог бы стать по-настоящему объединительным. Некоторые партийные комитеты России поддержали эту идею. «После этого, поссорившись с Лениным, я поехал в Россию сам устраивать проектированный центр», — вспоминал Рыков.

5. Пинежский репортер

Из Франции Рыков прибыл на московский Александровский (в наше время — Белорусский) вокзал, прилично выспавшись в дороге. По-видимому, уже в поезде за ним следили, а на перроне — поджидали шпики. Провели несколько сотен метров по московской улице — и сдали полиции. При обыске у него обнаружили документы на имя екатеринославского мещанина Михаила Тарасова и список городов, которые Рыков собирался задействовать в подготовке конференции. Церемониться с революционером не стали. Арест, девять месяцев тюрьмы и ссылка в живописную заснеженную Пинегу, где он наконец-то увиделся с сестрой. Тогда казалось, что так будет продолжаться вечно — конспирация, аресты, ссылки. Но Рыков сохранял оптимизм. Верил, что российское море еще взбаламутится. Не зря же Максим Горький пророчил: «Буря, скоро грянет буря». Правда, мало кто верил, что буря завершится победой большевиков и строителей социализма. На их век вполне хватило бы и буржуазной революции, а в буржуазных условиях действовать в России будет гораздо сподручнее, чем при самодержавии. Так рассуждалось в 1911 году, когда революционное движение в России снова поднималось, оправившись после столыпинских ударов.

Продолжалась транзитная бродяжья жизнь, на которую Алексей Иванович иногда жаловался, но и привык к ней основательно. «Не успел я сесть на студенческую скамью, как попал в каталажку. С тех пор прошло двенадцать лет, но из них я около пяти с половиной лет в этой каталажке прожил. Кроме того, три раза путешествовал этапом в ссылку, которой тоже посвятил три года своей жизни. В короткие просветы „свободы“ передо мной, как в кинематографе, мелькали села, города, люди и события, и я все время куда-то устремляюсь на извозчиках, лошадях, пароходах. Не было квартиры, на которой я прожил бы более двух месяцев»[43], — рассуждал Рыков и нисколько не преувеличивал. Схожая ситуация складывалась и у Фаины, которая провела в пинежской деревушке не один год.

В Пинеге Алексей Иванович с привычным упрямством возобновил работу местного комитета ссыльных большевиков, который сам же и создал до прошлого побега, но кроме того, и пытался подрабатывать. Устроился корреспондентом в «паршивую газетенку „Архангельск“» (так он сам называл это издание). Получал полторы копейки за строчку, но брали его корреспонденции нечасто: достойных внимания событий в Пинеге почти не происходило. Рыков иронизировал: «К моему несчастью, ни краж, ни грабежей здесь нет, и писать совсем не о чем»[44]. Редактировал газету «какой-то кадет», Рыков презирал его, а редактор немилосердно вычеркивал из его статеек все живое. Но литературные упражнения Алексею Ивановичу пригодились: в революционной среде ценились «теоретики» — люди, умевшие писать, по сути — публицисты, развивавшие и препарировавшие идеи Маркса, внося в них нечто свежее. А для этого журналистские способности просто необходимы. Рыков в этом смысле не выделялся и никогда не считался крупным литератором, но пинежская работа отточила его перо. Он научился письменно излагать свои идеи не только в шутливых личных корреспонденциях, но и в статьях, предназначенных для сотен читателей — включая самых неквалифицированных, ничего не понимающих. Он научился «разжевывать» свои мысли, а это умение остро пригодится ему после 1917 года. Выдающимся «пропагандистом и агитатором» он не стал, не имел обыкновения высказываться в прессе по каждому поводу, но изредка писал или надиктовывал (в основном на экономические темы), и у него получалась вполне профессиональная публицистика.

Что можно было рассказать о Пинеге начинающему журналисту? В этот уездный городок часто ссылали политических. Там побывали и молодой Климент Ворошилов, и Александр Серафимович — будущий классик советской литературы. В Пинеге шла торговля лесом, налаживались речные перевозки, сколачивались немалые капиталы. Быть может, именно там Рыков впервые всерьез стал изучать деловую, хозяйственную жизнь — чтобы было о чем писать.

Освобождение из ссылки ему принесла амнистия, которую объявили к 300-летию династии Романовых. Дату эту отмечали широко, несколько лет. И злейших врагов царизма освободили в честь царского юбилея. Он переехал в Москву, которая сильно изменилась после революционных событий. Изменился и образ жизни вечного «профессионального революционера».

В тот год он повторил пушкинское: «Участь моя решена, я женюсь». В 1913 году Нина Семеновна Пятницкая стала сотрудницей Политического Красного Креста, созданного в 1912 году во главе с Верой Фигнер и Екатериной Пешковой при энергичном участии Максима Горького — для оказания посильной помощи политзаключенным и ссыльным. Это была вполне легальная организация. Тогда же они с Алексеем Ивановичем стали супругами.

Предписание губернатора Томской губернии уездному исправнику о направлении Рыкова в Нарымский край под гласный надзор полиции. 19 ноября 1913 года [РГАСПИ. Ф. 669. Оп. 1. Д. 27. Л. 8–8 об]

Ее брат — инженер и революционер Филипп Семенович Маршак — приходился двоюродным братом более известному Маршаку, Самуилу Яковлевичу, который всю жизнь интересовался судьбой Рыкова и его родственников. Об этом мы знаем из воспоминаний их родственника Михаила Филипповича Маршака, более известного под литературным псевдонимом Шатров. Известный драматург, создавший на сцене второй половины XX века политический театр, посвященный Ленину и его соратникам, был сыном Филиппа Семеновича, соответственно, родным племянником Рыкова. Любопытно, что ни в одной из своих пьес он не сделал дядьку главным героем. В последние годы он жил в том же Доме на набережной, в котором до ареста проживали Рыковы… Это был своеобразный жизненный реванш. Тянуло их — подранков классовой и политической борьбы — в этот серый трагический дом с не самыми комфортабельными квартирами.

Но вернемся в 1913 год. Над грандиозными монархическими празднествами Рыков посмеивался, но и революционное подполье после нескольких лет разлуки его разочаровало. Усугубились прежние болезни! Как быстро остепенились и выдохлись многие недавние молодые «борцы за революцию». Многие из них, женившись, напрочь забывали о партийных обязанностях. Рыков не сомневался, что это и есть «мещанство», которое так ненавидел Горький. К таким дезертирам Алексей Иванович, после тюрем и ссылок, относился с недоброй насмешливостью. В 1905 году они стремились в бой, а теперь «приличный домашний очаг» для многих стал важнее политических идеалов. Сам Рыков к чинной семейной жизни не стремился и в жены выбрал единомышленницу, которая отлично понимала, что такое быть супругой нелегала. Следили за ним неотступно, а Рыков, конечно, сразу окунулся в партийную жизнь — и в октябре 1913 года его снова арестовали. На этот раз наказание вышло куда строже прежних — ссылка в Томскую губернию, в Нарымский край, в Колпашево, под гласным надзором полиции.

Из полицейского