Объясняя религию. Природа религиозного мышления - Паскаль Буайе

У наших западных испытуемых знакомый культурный фон составляли довольно трезвые версии христианских концепций, а также целый спектр совершенно несерьезных сверхъестественных образов и понятий, относящихся к фэнтези, фольклору, научной фантастике, комиксам и т. д. У фанг же, напротив, фон представлен широким кругом сверхъестественных объектов, сущностей и явлений, которые воспринимаются как повседневная действительность. Колдуны могут проводить тайные обряды, чтобы получить лучший урожай, чем у тебя. Когда ты идешь по лесу, тебя может толкнуть призрак, ты споткнешься и ушибешься. У некоторых сельчан якобы имеется в теле дополнительный орган, и поэтому их нужно опасаться. Кто-то, по слухам, убивал других с помощью колдовства, хотя бесспорных доказательств нет. Я не хочу сказать, что фанг живут в постоянном страхе перед притаившимися за каждым углом чудовищами и упырями. Наоборот, призраки, духи и колдовство для них примерно то же, что для большинства жителей Запада – автомобильные аварии, загрязнение окружающей среды, рак и уличные грабежи.

И наконец, чтобы обеспечить еще одну вариацию контекста, я – с помощью Чарльза Рэмбла, специалиста по тибетскому буддизму – продублировал эксперимент в совершенно иной среде, у тибетских монахов в Непале. Они, как и фанг, живут в обществе, где религиозные и сверхъестественные события и понятия не фантазия, а часть привычной обстановки. Однако в тибетском буддизме эти концепции в основном подпитываются письменными источниками: как-никак монахи – местные специалисты по таким источникам и связанным с ними практикам. Мы рассчитывали, что наше исследование покажет, насколько все эти серьезные культурные различия влияют на запоминание сверхъестественных образов.

Везде лучше всего запоминались противоречия, затем странности и хуже всего – стандартные утверждения. Из этого следует, что чувствительность к нарушению интуитивных ожиданий применительно к онтологическим категориям действительно универсальна. То есть когнитивное воздействие таких противоречий не особенно зависит от того, 1) какие религиозные концепции бытуют в обществе, 2) насколько они разнообразны, 3) насколько серьезно воспринимаются, 4) поступают они из письменных источников или передаются из уст в уста и 5) участвуют ли испытуемые в создании местных «теорий» сверхъестественного. По крайней мере именно на такой вывод наталкивает схожесть результатов эксперимента на запоминание, продемонстрированных во всех трех культурных средах. Французские и американские студенты, крестьяне фанг и тибетские монахи – все они запоминают онтологические противоречия легче, чем странности или стандартные утверждения.

Кроме всего прочего, мы с Барреттом включали в эксперимент необычные сочетания концепций, как правило не имеющие примеров в известных культурах. И вовсе не ради того, чтобы провести побольше экспериментов. Если мы хотим разобраться, почему определенные сверхъестественные представления встречаются в разных культурах, нужно объяснить, отчего другие типы не встречаются.

Если концепцию выделяет на фоне других и обеспечивает ей потенциальную сохранность именно онтологическое противоречие, то материал, сочетающий в себе несколько противоречий, должен, по идее, запоминаться еще лучше. Возьмем два онтологических противоречия: некая сущность обладает когнитивными способностями, позволяющими ей слышать будущие разговоры; некий предмет может понимать человеческую речь. Вроде бы в сумме эти два образа (например, амулет, способный слышать, о чем люди будут разговаривать через какое-то время) должны производить еще более стойкий и яркий эффект. Другие примеры подобных комбинаций: некто видит сквозь непрозрачные стены, причем только то, чего за ними не происходит (два противоречия интуитивной психологии); посудомоечная машина, дающая потомство в виде телефонов, а не посудомоечных машинок (перенос биологического свойства на предмет и нарушение соответствующих ожиданий); статуя, которая слышит наши слова и время от времени исчезает (перенос психологических свойств на артефакт и нарушение интуитивных представлений о физических свойствах) и т. д.

Комбинации и вправду противоестественные, но запоминаются они не всегда успешно и уж точно хуже, чем «односоставные» противоречия. И снова индивидуальные результаты лабораторного эксперимента подтверждаются наблюдениями в разных культурных средах. Антропологам известно, что комбинации противоестественных свойств относительно редко встречаются в успешно прижившихся в культуре религиозных представлениях. Если и встречаются, то в основном в рафинированной интеллектуальной атмосфере олитературенной теологии. В народных, широко распространенных формах воображения сверхъестественного они почти отсутствуют. Самые распространенные в культуре концепции такого порядка как раз самые трезвые и, как правило, сосредоточены на одном противоречии, из одной конкретной категории.

В качестве иллюстрации возьмем знакомое явление. Многие жители Европы исповедуют христианство. В их представление о боге входит эксплицитное – гласное – допущение, что он обладает нестандартными когнитивными способностями. Он всеведущ и прозревает все происходящее в мире одновременно: ни одно событие не ускользает от его внимания. Это значит, что молитвы не только Господу, но и таким сущностям, как Христос или Дева Мария, можно возносить где угодно. Господь услышит вас, где бы вы ни были – в толпе или в одиночестве, в поезде или за рулем собственной машины. Кроме того, во многих местах имеются артефакты, наделенные, в представлении христиан, особой силой. Люди едут издалека, чтобы помолиться именно этой Мадонне, то есть встать перед артефактом и заговорить с ним. (Вы можете счесть это описание грубым и возразить, что с рукотворными объектами никто не разговаривает, люди смотрят на «символ» Богородицы, на «знак», «воплощение» ее присутствия и силы. Но это не так. Во-первых, люди действительно воспринимают Мадонну как артефакт. Если сообщить им, кто ее создал, из какого дерева, какими красками расписывал, они сочтут эти сведения уместными, как и в случае любого другого рукотворного объекта. Во-вторых, они обращаются именно к артефакту. Если я предложу порубить Мадонну на дрова, предложив в качестве замены фотографию статуи или табличку «здесь молиться Богородице», идею сочтут крамольной.)

Так вот, эти два типа противоречий, как правило, не комбинируются. У людей есть представление о сущностях, которые слышат вас, где бы вы ни были, и есть представление об артефактах, которые вас также слышат. Но представления об артефактах, которые слышат вас, где бы вы ни находились, не существует. То есть люди, желающие помолиться определенной Мадонне, приезжают непосредственно к ней и в большинстве случаев, когда молятся, стараются встать в пределах «слышимости» статуи. Наблюдение, надо сказать, универсальное. По всему миру встречаются представления об артефактах, которые слышат, думают или просто обладают сознанием, и представления о сознании с противоестественными свойствами тоже распространены. А вот сочетания того и другого крайне редки. И это еще одно подтверждение тому, что комбинация «одно противоречие плюс сохраненные ожидания», вероятно, оптимальна, поскольку и завладевает вниманием, и оставляет простор для умозаключений.