В стране драконов. Удивительная жизнь Мартина Писториуса - Меган Ллойд Дэвис

– С тобой все в порядке?

Это Эрика. С ней, по крайней мере, легко общаться, поскольку мы оба понимаем, что между нами нет ничего, кроме дружбы. Эрика занимает особое место в моем сердце, потому что за прошедшие три месяца она показала мне очень многое из того, что может предложить этот мир.

До нашей встречи родители брали меня с собой в магазины и в кино. Я знал, что никогда не забуду тот первый момент в этом сумеречном мире, когда зрители подняли головы, заиграла музыка и гигантские лица размером с небоскреб возникли на экране. Я едва мог поверить, что все это происходит на самом деле. Почему же тогда это чудо оставляет всех окружающих столь равнодушными? Я не видел на их лицах ни зачарованности, ни восторга и думал: неужели можно настолько привыкнуть к радости, что перестаешь ее замечать?

Но благодаря присутствию Эрики я теперь видел, как живут люди моего возраста. Я познавал удовольствия поедания гамбургеров в «Макдоналдсе», праздного времяпрепровождения в блужданиях по торговому центру и дегустации печенья, которое она только что испекла в духовке. Мы с ней побывали в ботаническом саду и в детском приюте, где гладили по голове брошенных младенцев, которые умерли бы без доброго человеческого прикосновения. Я хорошо понимал это чувство.

Все это приводит меня в восторг, и Эрике, похоже, нравится показывать мне мир. Она особенный человек. Не считая моей семьи и тех, кому платят за заботу обо мне, она первая, кто без вопросов принимает мои физические ограничения. Рядом с Эрикой я понимаю, что они – лишь часть того, что меня определяет, но далеко не всё, и она обращается со мной так же, как стала бы обращаться с любым своим другом. Она ни разу ни словом, ни взглядом не заставила меня ощутить себя бременем, которое ей стыдно таскать с собой. Даже когда я оставался у нее ночевать и ей приходилось усаживать меня на унитаз или поднимать с него, одевать и раздевать меня, она делала это с легкостью. Заботу вопреки отвращению легко распознать, но у Эрики нет таких проблем. Возможно, именно поэтому я могу, оставаясь у нее ночевать, спать по нескольку часов подряд, освобожденный на одну драгоценную ночь от своих ночных кошмаров.

– Ты готов уйти? – спрашивает Эрика.

Мы покидаем вечеринку вместе с Дэвидом и Иветт, переходим через дорогу к дому Эрики. Когда мы добираемся до лестничного пролета, ведущего к ее квартире, Дэвид и Эрика помогают мне встать с коляски и поддерживают на руках мой вес, пока я медленно, шаркая, переставляю ноги со ступеньки на ступеньку. Я улыбаюсь, слушая, как они болтают о том, кто, где, чем и с кем занимался. Хотел бы я понимать, что все это значит!

– Жаль, что твоя первая вечеринка оказалась не ахти, – говорит Эрика, когда мы входим в ее квартиру. – Музыка была ужасная, правда?

Не знаю, как насчет музыки, но вечеринка, несомненно, была незабываемой.

Любовь между мужчиной и женщиной всегда интересовала меня: как она течет и меняется, подобно живому созданию, как раскрывается в тайных улыбках или мучительных разговорах. Наверное, она так завораживала меня потому, что острее всего напоминала мне, насколько я одинок.

Впервые я увидел любовь вскоре после того, как снова пришел в сознание. В то время женщина по имени Арриетта работала в нашем стационаре, а ее сын, Герман, был там учеником. У Арриетты была еще дочь по имени Аня, девочка примерно трех лет, и в тот день она была вместе с нами в стационаре, пока мы ждали приезда моего отца. Я знал, что муж Арриетты, Хенк, вскоре приедет, чтобы забрать свою семью домой, и все внутри меня трепетало от предвкушения его приезда, потому что на бедре у него всегда висела кобура с пистолетом. Хенк служил в полиции, и хотя я уже не раз видел его пистолет, мне все равно не верилось в эту удачу – видеть так близко настоящего полисмена.

Хенк понял, увидев меня, лежащего на матраце на полу, что Арриетте придется дожидаться, пока меня заберут. Я видел, как он целует Арриетту, прежде чем усесться за столик и развернуть газету – точно так же, как и всегда. Герман и Аня играли на открытой веранде. Когда Арриетта вышла за порог, чтобы посмотреть, как там дети, я видел, как контуры ее груди вырисовываются под тонкой тканью ее блузки, пронизанной солнечным светом.

– Как у тебя сегодня прошел день? – спросил Хенк Арриетту, когда она вернулась в комнату.

– Был долгим, – ответила она, начиная собирать игрушки.

Они с минуту помолчали.

– Нам нужно заехать в супермаркет по дороге домой, – рассеянно проговорила Арриетта. – Что ты хочешь на ужин?

Хенк посмотрел на Арриетту.

– Тебя, – ответил он, и голос его звучал чуть глуше, чем обычно.

Неужели Хенк собирается поужинать Арриеттой? Я не понимал, что он имеет в виду. Она оставила свое занятие, подняла на него глаза и тихонько рассмеялась.

– Что ж, придется об этом позаботиться, – проговорила она.

Время вдруг словно остановилось в этот момент, когда Хенк и Арриетта улыбались друг другу. Я понял, что вижу нечто новое – тот тайный мир взрослых, о существовании которого я тогда только начал подозревать. Когда мое тело стало с возрастом меняться и стулья, которыми я пользовался годами, постепенно становились мне малы, когда меня пришлось регулярно брить, я начал ловить намеки на происходящее между взрослыми, намеки, которых никогда прежде не замечал. Они меня интриговали.

И теперь чувствовалось нечто особенное в голосах Хенка и Арриетты, какая-то особая нежность в них самих и в улыбках, которыми они обменивались. Я не понимал, что это такое, но когда Хенк смотрел на свою жену, а она улыбалась, воздух между ними в эти несколько кратких мгновений звенел. Потом они отвели друг от друга взгляд, и это мгновение исчезло.

– Расскажи мне о них, – попросил Хенк, обводя рукой пустую комнату.

Они вернулись в свое обычное состояние так же быстро, как минуту назад ушли в какой-то мир, мне незнакомый.

– О ком?

– О здешних детях. Я приезжаю сюда каждый день, но ничего о них не знаю.

Арриетта села рядом с Хенком и начала рассказывать ему о тех детях, которых я знал так хорошо. О Робби, который сильно пострадал, когда машина его отца врезалась в кузов груженного углем грузовика, и который теперь часами плакал. О Кэти, у которой был врожденный дегенеративный синдром; она так любила поесть, что ей дали прозвище «маленькая толстушка». О Дженнифер, которая родилась с мозгом размером с куриное яйцо, поскольку ее мать заболела во время беременности, и которая кричала от радости всякий раз, когда в конце дня видела отца. Об Эльмо, Джурике, Хабо и Тиан; о Дорси, Джозефе, Джеке и Надин – о каждом у Арриетты находился свой рассказ. А еще были другие дети, которые появлялись и исчезали настолько быстро, что я не успевал запомнить их имена, – как та маленькая девочка с врожденной задержкой развития, изнасилованная собственным дядей, который в заключение всех жестокостей поджег ее гениталии.