Невский Дозор - Никита Аверин

– Как… ребенок?

Неожиданно я ощутил, что все выпитое сейчас резко пойдет наружу, прямо на стол.

– Так, ребенок, – тяжело вздохнул Миша. – Мальчик.

Этот проклятый, бесконечно длинный день продолжал добивать меня, втаптывать, рвать изнутри на части. Я вдруг почувствовал, что пространство вокруг начинает крениться, ломаться, лететь в какую-то зияющую, чернеющую пустоту.

Беременная… Светлана носила ребенка! Наверняка от Вити. А нам, видимо, боялась сказать. Или ждала удобного момента. И теперь его нет…

По моей, Светлого Иного, вине!

Мне стало трудно дышать. Недавно пережитой ужас от потери матери навалился на меня с новой, такой чудовищной силой, что у меня чуть не остановилось сердце.

Я УБИЛ РЕБЕНКА СВОЕЙ СЕСТРЫ! Своего племянника, маминого внука… Стремясь сделать добро, я совершил чудовищное зло…

– Миха… – подавив рвотный позыв, не своим голосом просипел я.

– Тихо-тихо. – Он наклонился ко мне. – Ты не виноват. Кто же знал, никто не знал… Только в лазарете выяснилось.

Я – убийца.

– Я убил, – ни к кому не обращаясь, вслух проговорил я.

– Ты. Не. Виноват, – раздельно произнес Миша. – Если бы не это, вы бы оба сейчас скорее всего были мертвы.

Меня заколотило. Весь выпитый алкоголь как рукой сняло. Или это у меня уже начиналась истерика?

Я убил ребенка.

Маленькую, едва зародившуюся жизнь. Родную.

Я почувствовал, что теряю над собой контроль. Как я теперь посмотрю Свете в глаза? А Витя… Знал ли он? Простят ли они меня… Да какое, к лешему, прощение! И почему мне не сказал Осип Валерьянович? Не успел? Не хотел?

– И когда же мне хотели сказать?!

– Не знаю. Мне в курилке хирург проболтался, – видя мое оцепенение, пояснил Миша. – Уже после того, как вы в больницу поехали.

Драгомыслов, звоня мне, скорее всего наверняка был в курсе, но не стал добивать, решил дать немного времени и прислал ко мне Мишу. Зная о нашей дружбе, сложил с себя ношу, предоставив ему этот разговор.

Запустив пальцы в волосы, я стиснул зубы и тихонько завыл.

– Что-то случилось? – на звук подошла встревоженная Юля.

– Еще неси, – откупоривая вторую бутылку, ответил Миша. – А Валик вообще тут?

– Да, в кабинете.

– Пусть потом подойдет, как освободится.

– Хорошо, я передам.

Разлив новую порцию водки, Миша посмотрел на меня.

Я плакал.

Потом стал пить. Много и жадно. Отчаянно. Но спиртное не хотело заливать боль.

Усмирить такие страдания оно было не способно. Но я все равно пил и пил… Миша молча подливал. Пил сам.

Через какое-то время к нам подсел Вельдикян, что-то говорил, но я ничего уже к тому времени не соображал. Это было какое-то другое, незнакомое существо, внутри которого где-то глубоко спрятался Светлый Иной Степан Балабанов.

Не сумевший спасти мать и убивший ребенка.

Я смутно помнил происходящее дальше. Окончательно набравшись, я в истерике кричал что-то про развоплощение, чувствуя, как сзади меня скручивает Вельдикян, а перед лицом трясет кулаком Миша с горящими глазами и суровым, рычащим голосом что-то внушает…

В тот вечер я напился так, как не делал уже много лет. Не помня, каким образом я попал домой, я, не раздеваясь, рухнул на диван и провалился в тяжелый глубокий сон без сновидений.

Ночной город снова простирался под ним. Монолитный, древний и мрачный. Он медленно парил, смотря на крыши домов, росчерки улиц, пятнышки фонарей, призрачно светившиеся где-то внизу.

Сумрак окутывал все вокруг. Он никогда не покидал его, так как был в нем рожден.

Город был старый. Но он был старше его. Для него не существовало понятия времени. Там, где он обитал, оно растянулось на тысячелетия.

Он видел много городов. Помнил многих хозяев, которым служил. Могучих и властных. Но все они рано или поздно неумолимо обращались в прах и тонули в гонимых ветрами песках, как и города, которые он возводил по их повелению. И течение Сумрака тогда влекло его дальше.

Он долго спал, пока его не потревожило видение. Течение времени показало ему будущее. Мятущийся водоворот Силы, в котором темноволосая девушка седьмого уровня Силы держала в руках над головой две половинки могучего артефакта, соединив которые можно было призвать Нечто из Сумрака. Нечто ужасное, могущественное и властное.

Проснувшись, он тщательно осмотрел свои владения. Пока все было на месте. Но что-то должно было случиться. Что-то приближалось.

Он постарался запомнить девушку, хоть видение и было размытым. Он был настороже.

И теперь, за те мгновения, на которые он покидал свое убежище, он успел привыкнуть к расположению улиц и домов этого нового, незнакомого города, с легкостью петляя в лабиринтах гранитных коридоров, превратившихся в его охотничьи угодья. Он слишком долго томился взаперти, и ему нравилась свобода, хоть и ограниченная его вместилищем, запечатанном и упокоенным на третьем слое Сумрака.

Заложив плавный вираж, он немного снизился, наблюдая, как по аллее стремительно движется маленькая одинокая фигурка. Может быть, это она? Следя за ней, он неторопливо покрутил своим длинным клубящимся дымным хвостом. Не стоило торопиться. Ему нравилась сама игра.

Он улыбнулся, опускаясь почти до земли, и, подув, бесшумно погасил еще один фонарь. Охота продолжалась.

В Сумраке было холодно…

Девушка бежала вдоль ограды Александровского сада, тяжело дыша и то и дело оглядываясь. Полупальто расстегнулось, длинные волосы растрепались, небрежно рассыпавшись по плечам.

По щекам миловидного заплаканного лица змеились черные ниточки потекшей туши. Лаковая сумочка на длинном ремне стукалась о коленки в утепленных колготках, мешая двигаться быстрее, словно нарочно замедляя бег.

Сапоги на шпильках вязли в сырой насыпи прогулочной тропы. Недобро шумела посеревшая на первом слое осенняя листва в возвышавшихся над чугунной оградой кронах.

Один за другим бесшумно гасли фонари за спиной беглянки, сгущая преследующий ее мрак. Что-то двигалось по пятам, но разобрать ничего было нельзя…

Чувствуя, что выбивается из сил, девушка вынырнула из Сумрака, на ходу отчаянно пытаясь набрать номер на мобильном телефоне, но в панике сломала ноготь, и выскользнувшая трубка полетела в листву.

– Помогите! – в последней тщетной попытке, жалобно позвала настигаемая неизвестно кем беглянка.

Фонари продолжали гаснуть. Не резко, словно в них перегорали лампочки, а мягко, плавно тускнея один за другим.