Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров - Азарий Плисецкий

Несмотря на трудности, меня не покидало ощущение абсолютного, беспредельного счастья, связанного с новыми жизненными открытиями, новыми людьми, новыми впечатлениями… Счастьем было рвануть с Фернандо Алонсо подальше от городской суеты, в живописные уголки, местонахождение которых, кажется, было известно только ему. Например, бухта Пуэрто-Эскондидо, где мы плавали и ныряли в масках. Я познавал изумительный подводный мир с диковинными рыбами и невиданными доселе кораллами. Счастьем было отправиться в рыбацкую деревушку Кохимар, где происходит действие повести Хемингуэя «Старик и море». Я обедал в ресторанчике «Терраса» на набережной и обнаружил по крайней мере с десяток прототипов главного героя. Каждый уверял, что образ старика Сантьяго списан автором повести именно с него!

Кстати сказать, я и сам однажды поймал рыбу-меч, которую пришлось целый час таскать по морю, пока она обессилела. Рыбина была огромной! Ее спинной плавник раскрывался, как веер, благодаря чему она становилась неподвижной, точно якорь. Сдвинуть в этот момент рыбину с места было невозможно. Она выпрыгивала вверх на несколько метров, трясла головой, стараясь освободиться от крючка. Рыбалка превращалась в настоящую охоту! Конечно, один бы я ее не вытащил, для этого нужно большое умение — со мной на катере был опытный кубинский рыбак. Когда наконец подтащили рыбу к борту, мой напарник принялся бить ее по голове бейсбольной битой, чтобы оглушить. Сердце сжималось от жалости, до сих пор помню эти огромные рыбьи глаза.

Счастьем было приехать на аэродром к моему приятелю Луису, который служил пилотом у Че Гевары (в то время министра индустрии), чтобы полетать на четырехместном двухмоторном самолете «Morava» и заодно научиться выдерживать курс и высоту. Дочь Луиса танцевала в труппе Кубинского балета и, соответственно, занималась в моих классах, отсюда и наше знакомство с Луисом, перетекшее в дружбу на почве общей любви к авиации. Мы летали на самолете Че, приземлялись в каких-то полях, явно не предназначенных для посадки, или пикировали на стадо коров и, выходя из пике, наблюдали, как те в ужасе разбегались.

Что же касается самого Эрнесто Че Гевары, наши встречи с ним ограничивались официальными приемами. В отличие от Фиделя Кастро, он не был большим поклонником балета и в театре практически не появлялся. Зато Че Гевара обожал шахматы и мог на приеме в посольстве, игнорируя протокол, достать доску и предложить сыграть партию. Он был очень фотогеничен. Майя часто говорила, что он мог бы быть замечательным киноактером. Всегда выделялся в толпе, вел себя неординарно и никогда не пользовался государственными привилегиями.

Я был дружен с фотографом Альберто Кордой, автором знаменитого снимка Че Гевары в берете. Этот портрет широко растиражирован по всему миру — на майках, плакатах, транспарантах, граффити. Говорят, даже образ Христа уступает ему по количеству копий. Интересно, что Корда сделал этот снимок совершенно случайно, в то время как объектив его камеры был нацелен на группу кубинских партизан. Автор не посчитал свой снимок ценным и за ненадобностью передал негатив итальянскому коллеге. Тот, недолго думая, выделил Че Гевару и многократно увеличил изображение. Скольких трудов стоило потом Альберто Корде добиться авторских прав на него! Зато теперь его дочь Диана, моя бывшая ученица, живет в основном на авторские с копий этого портрета, обожаемого революционерами всех мастей.

В отличие от Че Гевары, Фидель Кастро понимал, что балет — это хорошая пропаганда Кубы, и всячески поддерживал триумвират Алонсо, основавший кубинский классический балет: Алисию, танцовщицу, ее мужа Фернандо, педагога, и брата мужа Альберто, хореографа. В 1959 году Кастро явился в дом Алисии и Фернандо поздним вечером, когда те уже собирались спать. В буквальном смысле слова подняв их с постели, Фидель заявил:

— Будем создавать балет!

Свое предложение он подкрепил чеком на двести тысяч долларов.

Когда труппа начала функционировать, Кастро даже позволил ей свободно выезжать на гастроли за границу. Если приходил на балеты, то после представления обязательно поднимался на сцену для встречи с артистами. Помню, как однажды он подхватил на руки маленькую дочку одного из наших танцовщиков и нахлобучил ей на голову свой знаменитый картуз. Отец девочки попросил автограф. Кастро с готовностью вытащил из кармана ручку Waterman с четырьмя стержнями. Однако, как он ни усердствовал, ручка по ткани категорически не писала. У меня случайно оказался фломастер, и я протянул его Фиделю, который, оставив автограф на своем картузе, хотел вернуть мне фломастер. Конечно, я не взял его обратно, сказал, что это мой подарок. Тогда Кастро в качестве ответного презента вручил мне свою четырехцветную ручку, сообщив при этом:

— Здесь все стержни красного цвета, но не потому, что я экстремист, просто других чернил не было.

Я сохранил эту ручку до сегодняшнего дня!

А однажды Фидель пригласил всю труппу в индейскую деревню Гуама в четырех часах езды от Гаваны, недалеко от залива Кочинос. Нас разместили в хижинах, установленных на сваях прямо над водой. Это был своего рода спа-отель, где Кастро вместе с нами провел несколько дней, участвовал в бесконечных водных баталиях, которые мы там устраивали.

Когда через какое-то время после моего окончательного возвращения в Москву меня пригласили в Гавану на балетный фестиваль, мы снова встретились с Фиделем Кастро на приеме в правительственном дворце. Он поприветствовал меня как старого знакомого, пожал руку. Я изумленно спросил:

— Неужели ты меня помнишь?!

— Так я тебя вчера по телевизору видел! — обескураживающе ответил Фидель.

Оказывается, накануне по телевидению повторяли один из записанных на пленку балетов, в котором я танцевал с Алисией Алонсо.

Мне никогда не приходилось бывать в доме Фиделя. В целях конспирации Кастро имел несколько домов — и никто не знал, в каком из них он находится. Разумеется, за ним всюду неотступно следовала охрана, в том числе и в театр, куда Фидель приходил очень часто. Один из его телохранителей Сантьяго Наранхо женился на нашей балерине, Рамоне де Саа. Рамона, которая уже не одно десятилетие успешно возглавляет Национальную балетную школу в Гаване, родила охраннику Фиделя двоих дочерей. Одна из них педагог и преподает сейчас в Турине, а вторая, к сожалению, погибла от рук чересчур ревнивого супруга, задушившего ее в очередном порыве ревности.

Младший брат Фиделя Кастро Рауль тоже довольно часто приходил в театр. Один из его визитов совпал с приездом на Кубу Майи с балетом «Кармен». Она приехала со своей группой, в которую входили Сережа Радченко, Коля Фадеечев и Саша Лавренюк. Рауль Кастро после спектакля, поздравив артистов, подошел к Лавренюку, исполнявшему роль Коррехидора, и, пожав ему руку, доверительно сказал:

— Colega militar!

Это был 1969 год. От Кубы Майя была в восторге. Она совершенно не страдала от жары. Когда все вокруг обливались потом, она как ни в чем не бывало подолгу могла бродить по самому солнцепеку.

Будучи от природы страшно любознательной, Майя живо интересовалась всем происходящим. С большой радостью откликнулась и на мое предложение отправиться в Сан-Франциско-де-Паула, в поместье Хемингуэя «Финка Вихия», где жил его душеприказчик Рене Вильярреаль. Поскольку этот кубинец был рядом с писателем около двадцати лет, его даже называли приемным сыном Хемингуэя. Рене провел нас по всему дому. Он показал охотничьи трофеи писателя, комнату его последней жены, Мэри Уэлш, чьи платья продолжали висеть в шкафу, как будто хозяйка никогда не покидала стен своего дома. Рене рассказал о любимых кошках Хемингуэя, которых было не меньше полутора десятков. Когда кошки доживали свой век, он хоронил их в саду. На крошечных надгробиях выбиты имена: Black, Negrita, Linda, Neron… Он показал даже пишущую машинку Хемингуэя, на которой тот написал повесть «Старик и море», принесшую ему Нобелевскую премию. Машинка была водружена на высокую конторку, поскольку Хемингуэй сочинял исключительно стоя. На стене в ванной комнате висел большой лист бумаги, где великий писатель мелким почерком каждый день помечал собственный вес. Благодаря Рене создавалось ощущение, что хозяин дома только что уехал, присутствие его было явным и ощутимым.