Дядюшка-флейтист - Клавдия Владимировна Лукашевич

Наташа на новом месте. Она точно варилась в бурлящем котле: бросалась от рюшек к плиссе, от шелка к бархату, от кружев к аграмантам… И больше ни о чем не могла ни думать, ни говорить. Работы оказалось так много, что времени не хватало даже на еду.

Хорошенькая барыня, Елизавета Григорьевна, или Лили, как называли хозяйку муж и безумно любившая и баловавшая ее мать, была деспотичной эгоисткой. Она думала, что все должны поклоняться ей, восхищаться ею, что все кругом должно быть ей в угоду и что самое главное в жизни — выезды, вечера и красивые туалеты… Она могла часами говорить о них, часами выбирать отделки в гостином дворе, часами примерять лифы и юбки, часами обсуждать каждую мелочь. Она поклонялась туалетам, как идолам, а гардеробная в доме была для нее сокровищницей…

Малейшая неудача в шитье приводила ее в отчаяние, а то и в ярость:

— Ну что вы сделали? Это дудка, а не рукав! Как сидит? Это ужасно! Разве у меня рука худая, как щепка? У меня руки красивые, а это их портит… Вы видите, что мне надо плечи короче… Что за фигура у меня получается? Безобразная!.. Распорите, распорите, перешейте… У вас вкуса нет!..

Нежный голосок дребезжал, как расстроенная скрипка, наивные глазки метали искры, кукольное личико становилось злобным.

Однажды в будуаре-бонбоньерке произошла сцена, которая поразила Наташу; она запомнила ее навсегда…

Молоденькая хозяйка ждала свою портниху Анну Осиповну с примеркой. Но вместо портнихи появился посыльный — портниха вернула материю с письмом такого содержания:

«Простите, я не могу сейчас приехать и не смогу в ближайшее время шить. У моей сестры заболели дети, и я должна ехать к ней, помочь ухаживать за детьми».

Барыня рассердилась не на шутку:

— Больше не дам ей ничего! Знать ее не хочу! Важная причина — дети заболели!.. А мое платье так и не сшито! И главное, дети-то не ее, а сестры. Сестра — мать, и сама может ухаживать за своими детьми… Это безобразие, обман, это нечестно! Больше не дам ей работы!

Наташа похолодела от ужаса — такой бессердечностью веяло от этих криков. Только теперь она поняла, какое ледяное, бесчувственное сердце кроется под оболочкой прелестной куколки.

В другой раз подобная история произошла с Наташей. Ее позвали в столовую показать какую-то работу. В столовой сидели хозяйка и ее супруг — осанистый пожилой господин. Взглянув на Наташу, он приветливо поклонился ей и проговорил:

— А-а-а, вот она, маленькая волшебница, превращающая мою жену в сказочную принцессу!

Елизавета Григорьевна нахмурилась и сказала своему мужу что-то по-французски. Затем, когда Наташа уходила из столовой, она услышала довольно громкий разговор по-русски:

— Ну что это за шутливый тон с портнихой? Она, того гляди, зазнается.

— Разве портниха не человек? У этой девушки такие умные глаза и такое интеллигентное личико, — возразил барин.

— Самое обыкновенное, простое, вульгарное лицо… И совсем она не умна. Портниха всегда должна знать свое место. Прошу в другой раз с ней не шутить, — сердито отвечала барыня.

Да, Наташа знала свое место. Но ей было обидно слышать, что ее не считают за человека.

Елизавета Григорьевна была как будто вовсе и не злая; она дарила прислуге свои старые платья, и Наташе отдала две шелковые кофточки. Она была образованна, говорила на разных языках, пела и играла на рояле. И все же это была просто взбалмошная, капризная, избалованная барыня.

Простая, «вульгарная» Наташа, сидя в гардеробной, в своей «тюрьме», как ее называла Поля, изумлялась и ужасалась. Согнувшись над работой или постукивая машинкой, бедная, необразованная девушка томилась духовной жаждой и думала, думала… Она хотела узнать, как живут на свете другие люди, хотела читать, учиться, хотела кому-нибудь послужить, помочь, утешить… А эту барыню — молодую, богатую, здоровую — ничего не интересовало, кроме тряпок.

Елизавета Григорьевна была недовольна Наташей и часто на нее кричала:

— У вас вкуса, душенька, нет!.. Нет изящества… Ну зачем вы здесь наклеили бант? Это вульгарно… Ах, оборка не так пришита!..

Наташа мучилась, старалась угодить, пребывала в вечном волнении и страхе. Когда она примеряла платья своей хорошенькой хозяйке, руки ее дрожали, а на лбу выступал холодный пот.

— Не так! Не так!.. Ну что за рукава? Это мыльные пузыри… Зачем тут выхватили?.. Ох, и мука же с вами, Наташа! — И снова: — Нету вас вкуса… изящества… Вам бы только на кукол шить, а не на благородных дам!..

И чем больше старалась угодить Наташа, тем больше капризничала барыня.

— Она со всеми портнихами так, — не раз говорила кухарка, утешая плачущую Наташу.

А Поля невзлюбила Наташу за то, что хозяйка подарила ей две кофточки.

Наконец разразилась гроза. И, конечно, из-за очередного каприза Елизаветы Григорьевны. Однажды утром Наташа принесла на при мерку лиф.

— Это что такое? — раздраженно спросила барыня, и ее кукольные глазки широко раскрылись.

— Это бархатный корсаж.

— Разрезали шелк? — закричала хозяйка.

— Да… Вы же сами приказали…

— Я? Я приказала? Как вы смеете это говорить! Да что я, с ума сошла, что ли? Вы мне все, все испортили! Все погубили!.. — и барыня залилась слезами.

Ошеломленная, испуганная Наташа робко отвечала:

— Простите. Я переделаю. Пожалуйста, простите…

— Что, что вы переделаете? Когда вы все испортили!..

— Лиф переделаю. Скажите, как…

— Нет, я не могу с вами говорить… Мне дурно, дурно!.. Вы просто глупы! Уходите с глаз моих долой! Я больше вас не хочу держать. Вы не портниха, а сапожница!..

В слезах Наташа ушла в кухню и, рыдая, стала собираться.

Она не понимала, за что ее выгнали, в чем была ее вина и какую ошибку она допустила.

— Вы что же, уходите? — спросила кухарка.

— Да барыня ее прогнала, — ответила за Наташу Поля.

— Вы еще долго у нас прожили… Кажется, месяца два. А то у нас что ни неделя, то портниха меняется. Наша барыня насчет платьев — беда, какая капризная, никто на нее не угодит…

Поля в это время убежала на громкий звонок барыни и сейчас же вернулась.

— Вот вам расчет… Ну и наделали же вы дел: разрезали не тот шелк да на другой лиф пришили, а шелк-то заграничный, такого здесь не купишь…

С обидой в сердце вышла Наташа из этого дома и пошла искать себе жилье.

На окраине города, на Васильевском острове она нашла крошечный угол за пять рублей в месяц и решила ходить работать поденно.

В своем углу

Угол был очень маленький: всего четыре аршина[17] в длину и