Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

— Станешь ли ты моею Лаэль?

— А может у меня быть два отца? — откликнулась она.

— Разумеется! — поспешно подтвердил он. — Один — родной, другой — нареченный; оба будут любить тебя одинаково.

Тут же на лице ее отразилась безграничная детская доверчивость.

— Тогда я могу быть и твоею Лаэль.

Он крепко прижал ее к груди и, покрывая поцелуями, воскликнул:

— Моя Лаэль вернулась ко мне! Бог моих отцов, благодарю тебя!

Она позволила ему изливать свои чувства, но некоторое время спустя произнесла, опустив руку ему на плечо:

— Вы с моим отцом друзья, я думала, что он здесь, вот и пришла тоже.

— А он дома?

— Думаю, да.

— Тогда пойдем к нему. Ты не можешь стать моею Лаэль без его согласия.

И рука об руку они спустились по лестнице, пересекли улицу и вошли в дом купца.

Он был обставлен просто, но удобно, в соответствии с достатком и родом занятий владельца. Надо сказать, что более близкое знакомство с князем успело развеять подспудные опасения, которые поначалу вызывала у Уэля возможность тесного общения последнего с его дочерью. Увидев, что незнакомец стар, богат, погружен в ученые занятия и несколько рассеян в житейских делах, отец начал тешиться мыслью, что знакомство с ним, возможно, окажется благотворным для его дочери — если она вызовет его интерес. А потому, когда они вошли вместе, он встретил их улыбкой.

С лица князя еще не полностью стерлись следы пережитых им чувств, и, когда он заговорил, голос его пресекался.

— Сын Яхдая, — произнес он, не садясь, — в былые времена у меня были жена и дочь. Обе скончались — как именно и когда, я говорить не в силах. Я свято храню верность их памяти. С того дня, как я их лишился, я успел обойти весь мир в поисках всевозможных вещей, которые, как я надеялся, вернут мне былое счастье. Я никогда не скупился на благодарность, восхищение, дружбу и благоволение, расточал их по отдельности и совокупно, расточал в изобилии, но меня никогда не покидало чувство, будто с меня причитается и что-то еще. Быть получателем счастья — не главное. Я многое пережил, прежде чем осознал, что сокровища добрых чувств существуют не для того, чтобы хранить их в закромах, что человек не может быть счастлив, не имея предмета, на который он их может излить. Вот, — он опустил руку девочке на голову, — я наконец-то нашел этот предмет.

— Лаэль — хорошая девочка, — с гордостью отвечал Уэль.

— Да, а потому позволь мне любить ее так же, как любишь сам, — попросил князь. Заметив, что лицо Лаэль стало серьезным, он добавил: — Дабы ты понял истинный смысл моих слов, скажу, что мою дочь тоже звали Лаэль и была она точной копией твоей, а поскольку смерть забрала ее в четырнадцать лет, то есть в нынешнем возрасте твоей Лаэль, я чувствую себя так, будто бы могила внезапно вернула мне то, что забрала.

— Князь, — сказал Уэль, — я достаточно ее ценю, а потому мог предвидеть, что она тебе понравится.

— Важно, чтобы ты понял, сын Яхдая, — не отступался князь, — что я прошу не только твоего дозволения любить ее, но и большего. Я хочу устроить ее жизнь так, как если бы она была моей родной дочерью.

— Но ты не отберешь ее у меня?

— Нет. В таком случае утрата твоя была бы сравнима с моей. Ты, как и я, отправился бы искать того, кто смог бы занять в твоем сердце ее место. Оставайся, как прежде, ее отцом, но позволь мне принять участие в сотворении ее судьбы.

— Происхождение ее скромно, — неуверенно отвечал купец, и хотя в глубине души он чувствовал себя польщенным, в отцовское сердце все же закралось сомнение, почти неотличимое от страха.

В глазах старого еврея засиял яркий свет, он вскинул голову.

— Скромно? — повторил он. — Она — дочь Израиля и наследница даров Господа нашего, а ему подвластно все. Судьбы людей — в его деснице. Он, а не ты и не я ведает, что ожидает это дитя. Поскольку мы оба ее любим, будем надеяться на все самое лучшее и высокое, а пока приуготовим ее к этому. Ради этого было бы хорошо, если бы ты позволил ей приходить ко мне, как ко второму отцу. Я, обучивший глухонемых Сиаму и Нило-старшего говорить, дам ей образование, какого не получишь даже в дворцовых чертогах. Перед нею раскроются все тайны Индии. Математика опустит небо к ее ногам. А самое главное — я просвещу ее в божественной мудрости. Одновременно, дабы избежать того, чтобы избыточная ученость сделала ее неприспособленной к современной жизни и лишила женственности, ты найдешь женщину, знакомую с нравами общества, и поселишь в своем доме в качестве воспитательницы и примера для подражания. Если женщина эта будет тоже из колена Израилева, тем лучше, ибо тогда от нее можно будет ждать преданности без зависти. Кроме того, сын Яхдая, не проявляй скупости ни в чем, что касается Лаэль. Одевай ее, как царскую дочь. Выходя из дому — а я буду устраивать ей прогулки по земле и по водам, — она будет сверкать драгоценностями, затмевая всех, даже самого императора. Не спрашивай в смущении: «Где взять на это деньги?» Деньги я найду. Что скажешь?

Уэль не медлил с ответом:

— Князь, если ты готов все это сделать для нее — а это много больше того, о чем я мог хотя бы мечтать, — тогда она твоя дочь в той же степени, что и моя.

Просияв лицом, старик поднял девочку на руки и поцеловал в лоб:

— Отныне ты — моя дочь.

Она обвила руками его шею, а потом протянула их к Уэлю, который принял ее, поцеловал и воскликнул:

— О моя Гюль-Бахар!

— Отлично! — вскричал князь. — Я принимаю это имя. Дабы отличать живую от мертвой, я тоже стану называть ее Гюль-Бахар.

После чего, сев за стол, двое мужчин обсудили новое положение дел, не упуская даже того, что может возникнуть в будущем.

На следующий день дом князя широко распахнул свои двери для девочки. Через некоторое время подыскали женщину, искушенную в делах света, которая поселилась в доме Уэля в качестве воспитательницы. Для нашего мистика настал жизненный этап, когда он забыл о тяготевшем над ним проклятии, да и обо всем ином, помимо Гюль-Бахар и плана, привезенного им из Чипанго. Он временно стал таким же, как все. Храня верность своему долгу, к исполнению которого шел столько веков, он не забывал и о своем долге наставника — и был вознагражден сполна успехами своей ученицы.

Свое повествование мы продолжим через три года после того, как Лаэль, дочь сына Яхдая, вошла в жизнь индийского князя, — и подхватим его в благодатный и свежий июньский день.

Угнездившись на невысокой жердочке над горою за Бекосом, солнце вызволяет противоположный европейский берег Босфора из плена ночных теней. Стоящие на якоре суда лениво покачиваются на груди знаменитого пролива. На мачте у каждого — флаг, гласящий о национальности владельца: тут — венецианец, там — генуэзец, дальше — византиец. Робкие клочья тумана, окружающие темные корпуса судов, путаются в такелаже и, не имея иной возможности вырваться, тают в воздухе. Рыбацкие лодки стремятся после ночи трудов вместе со своими хозяевами к берегу. Стаи чаек и бакланов мечутся туда-сюда, разворачиваясь и сбиваясь в кучу, когда стаи мелкой рыбешки, на которую они охотятся, разворачиваются и сбиваются в кучу в сине-зеленых глубинах родных своих теплых вод. Стремительное и непредсказуемое движение множества крыл оживляет вид на залитые пурпуром дали.