Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Залив Терапия, расположенный на европейском берегу напротив Бекоса, тоже удостоился внимания солнца. В то утро число судов, покоившихся на его глади, даже превосходило число заночевавших в проливе, причем суда были самые разные, от торговых морских галер до прогулочных лодочек, — да, современные каики, безусловно, лучше, но именно от тех лодок унаследовали они легкость и изящество.

Что касается города, одного взгляда достаточно, чтобы понять, что в последнее время он не переменился, что во дни Константина Драгаша он являлся тем же летним курортом, что и во дни колдуньи Медеи, — и таким же он остается при правлении достославного Абдул-Хамида.

Вытянувшись, подобно пальцу, в воды пролива, с севера и до мыса на юге изящной дугой простирался пляж. Как и сегодня, дети забавлялись тогда тем, что собирали на песке белые и черные голыши, так же резвились на пенистых гребнях ласковых волн. Как и сегодня, казалось, что дома крепятся к склону горы друг над другом в полнейшем беспорядке, — а чужеземец, взиравший на них со своего судна внизу, содрогался, думая о том, какая разразится катастрофа, если даже легчайшее колебание земной коры сотрясет эту гору.

Тогда, как и сегодня, южный мыс частично перекрывал вход в залив. Как и сегодня, он представлял собой всхолмие, покрытое густой зеленью, — повсюду, кроме дороги, проложенной у самого основания. Как и тогда, террасы, поросшие горной сосной с широкими зонтичными кронами, спускались по пологому склону, обращенному в сторону города. В какой-то момент, уже после Медеи, некий остроглазый грек заметил, сколь привлекательно это место с эстетической точки зрения, и воспользовался этим; на момент, когда разворачивается наше повествование, вершина всхолмия была изысканно украшена бассейнами и павильонами с белыми кровлями, а дорожки были выложены шахматной римской плиткой. Как прискорбно, что творения рук человеческих недолговечны! Дважды прискорбно, что первыми гибнут самые прекрасные из них!

Итак, мы обрисовали вам Босфор, залив, городок Терапия и гористый мыс — все это лишь предисловие к рассказу об участке земли, расположенном под мысом и связанном с ним спускающейся вниз террасой. Трудно подобрать слова для достойного описания этого места. Овраг предполагает узость, провал говорит о глубине, долина обозначает ширь, лощина звучит несерьезно. Трудно представить себе более прелестную летнюю резиденцию. Солнце заглядывает сюда разве что в полдень. На многие сотни ярдов тянется от залива к возвышенности, что лежит к западу от города, великолепный сад, увитый розами и цветущей лозой, усаженный кустарниками, с самшитовыми и акациевыми аллеями, которые ведут к вместительным резервуарам, сокрытым в буковой роще. Вытекающая оттуда вода либо образует ручьи, либо, отведенная по трубам, питает фонтаны. Отдельная труба доставляет ее в изобилии на вершину мыса. В этом тенистом Эдеме круглый год обитают пернатые. Перелетный соловей появляется здесь раньше других и задерживается дольше, а песни свои поет и днем и ночью. Путника встречает аромат роз, который смешивается с благоуханием жасмина. Цветки граната красными звездами вспыхивают в ровных рядах посадок, сочные фиги зреют в своих «нищенских рубахах» — и так и просятся в рот; ухо здесь постоянно услаждается журчанием ручьев.

Вдоль всего этого сада, воплощенной мечты поэта, тянется причал, защищенный от постоянно набегающих волн каменной преградой. Дальше причал вымощен гладкими плитами, выше тянется стена темной бутовой кладки, укрепленная тесаным камнем. Открытый павильон из выкрашенного в красный цвет дерева, с колоколообразной кровлей, покоящейся на тонких столбах, служит входом в сад. Дальше путника, конного или пешего, встречает дорожка, посыпанная серой галькой и розоватыми ракушками, и ведет через купы акаций, под которыми растут ухоженные кусты роз, ко дворцу, каковой в этом саду подобен главному драгоценному камню в обрамлении мелких на дамском кольце.

Дворец, стоящий на круглом холме на некотором удалении от основания мыса, полностью открывается взору путешествующих по заливу: это четырехугольная одноэтажная постройка из полированного мрамора, с фасадом, украшенным многоколонным портиком классического коринфского ордера. Стоит путнику бросить один взгляд на этот дворец — сверкающий в лучах солнца или кремово-белый в тени, — и ему станет ясно, что здесь безусловно живет особа высокого ранга, возможно, из нотаблей, а возможно, и сам император.

Перед нами загородный дворец княжны Ирины, о которой далее и пойдет речь.

В дни правления последнего Мануила — один хронист относит эти события к 1412 году, то есть произошли они примерно за тридцать девять лет до занимающего нас периода, — возле Плати, одного из Принцевых островов, произошло морское сражение между турками и христианами. Оно вызвало особый интерес у тех, кто занимался коммерцией в этом регионе: у венецианцев и генуэзцев, а также у византийцев. Для последних исход его был особенно важен, поскольку в случае поражения нарушалось их сообщение с островами, которые по-прежнему принадлежали императору, и, соответственно, со странами Запада, от которых византийцы год от года зависели все сильнее по мере того, как ослабевала их собственная способность к самозащите.

Турецкие корабли стояли на рейде в течение нескольких дней. В конце концов император отдал своим морякам приказ выдвинуться и атаковать их. Медлительность его объяснялась тем, что он никак не мог выбрать командующего. Действующий адмирал был стар и малоопытен, а его воинственные устремления, даже если они у него когда-то и имелись, давно расточились в неге придворной жизни. Он был пригоден разве что к участию в церемониях. А ситуация требовала участия настоящего моряка, способного руководить маневрами эскадры. В этой связи голос и моряков, и горожан был един:

— Мануил! Мануила в командующие!

Это требование, перелетев с судов на городские площади, билось о стены дворца.

Необходимо пояснить читателю, что речь шла не об императоре Мануиле, а об одном из его братьев, который, однако, не мог похвастаться безупречной родословной. Мать его не состояла в законном супружестве, однако этот Мануил, чье имя было теперь у всех на устах, стал настоящим героем. Силу характера и воинский талант он проявил во множестве морских сражений и в итоге превратился в кумира всего народа, причем в такой степени, что ревность императора опустилась на него тяжкой тучей, сокрыв его от глаз. Его поклонники даже не ведали, жив ли он: у него были дворец и семья, и ни один монастырь ни в городе, ни на Принцевых островах не принимал его в свои стены.

Именно на основании этих сведений, скудных и отрывочных, все полагали, что Мануил еще жив. Отсюда и взялся призыв, и, по счастью, его хватило, чтобы Мануила вернули, — по крайней мере, именно так думали простолюдины, хотя, если осмыслить случившееся, причину придется усмотреть скорее в том безвыходном положении, в котором оказалась империя.

Возвращенный на действующую службу, Мануил-моряк удостоился приема на Ипподроме; потом, после недолгой счастливой встречи с семьей, а также другой встречи, по ходу которой ему поведали о возникшей опасности и предстоявшем ему испытании, он немедленно занял пост командующего.