Сердце Гудвина - Ида Мартин

это заметил.

– Ты мне нравишься, – сказал он, не сводя с меня глаз, – очень. Но я пока не знаю, что с этим делать. Просто… в старой школе у меня была девушка, с которой складывалось все очень серьезно, по-настоящему серьезно. Я ее очень любил.

Свесив голову и занавесившись волосами, он усмехнулся.

– С третьего класса. Но потом я перешел в вашу школу, а она осталась. Она просила не уходить, но родители настаивали, да я и сам видел, что в старой школе с математикой полный отстой, а мне нужно расти и развиваться, да и в том, что мои чувства к ней не изменятся, я не сомневался ни капли. Только… только я не успел проучиться в девятом и месяца, как неожиданно выяснилось, что у нее тяжелая форма лейкоза. Для меня выяснилось, сама она, конечно же, об этом знала, потому и не хотела отпускать меня. Понимала, что времени нам осталось всего ничего.

Его голос звучал печально. Я потянулась к нему и обняла.

– Как ее звали?

Он ответил не сразу:

– Катя. И я ужасно перед ней виноват.

– Не виноват. Люди не должны быть связаны друг другом, и потом, ты же не знал.

– Она могла сказать раньше, и я бы остался.

– Тогда получилось бы, что она тобой манипулирует, что тоже нехорошо.

– Это сложный вопрос, – выдержав паузу, сказал он, – но я виню себя не только за то, что ушел. Есть еще кое-что, что превращает меня в подлеца.

Тим замолчал, делая глубокий вдох.

– Ты не обидишься, если я расскажу тебе об этом позже?

Я так тесно прижалась к нему, что почувствовала биение сердца.

– Нет. Я все понимаю.

– Алиса! – Голос Мартова прозвучал, как осуждающий оклик мамы, застукавшей меня ночью возле холодильника.

Я совсем забыла про него. Сколько он простоял в тени кустов? С тех пор как они пришли с Ершовым? И все это время подслушивал наш разговор?

Тим вышел вперед, закрывая меня собой.

– Ты прекратишь уже лезть или нет?

– Нет! – Мартов тоже сделал шаг вперед.

– Какого черта ты вообще приперся?

– Сам знаешь.

– Ты Алисе уже осточертел. Отстань от нее!

– Только после тебя.

Тим пихнул его в грудь.

– Ну раз ты по-хорошему не понимаешь, придется объяснить…

Договорить ему Мартов не дал, ударив первым. Не сильно, но Тим отшатнулся, а потом кинулся вперед, схватил Кирилла за грудки и резко повалил в кусты.

– Перестаньте! – закричала я на них, уже не в силах различить, что там происходит.

Постояла немного, прислушиваясь к яростной возне в темноте, и ушла, громко хлопнув калиткой.

Дурные предчувствия оправдывались по полной.

Глава 16

Среди танцующих Ксюшу я не нашла. Не оказалось ее и в гостевом домике. Матвея тоже нигде не было – ни на кухне большого дома, ни в комнатах, ни в коридорах первого этажа.

Вернулись Тим с Мартовым. Оба живые, здоровые и вполне успокоенные. Подошли к Чижику и как ни в чем не бывало стали болтать с ним.

Я проскочила мимо, сделав вид, что не замечаю их. Тим, конечно, не был ни в чем виноват, и его печальная история, и то, что он осадил Мартова, тронуло меня до глубины души. Я уже почти не сомневалась, что Гудвин именно он. А писать стал по каким-то внутренним причинам, связанным с Катей, о которых не захотел рассказывать. Но с ним, как и с Мартовым, я решила разобраться позже. Необъяснимая тревога за Ксюшу усиливалась, а она для меня была важнее всех, вместе взятых. Вечер, обещавший быть веселым, превратился в нескончаемую череду беспокойства.

– Ты не знаешь, где твоя сестра? – Я с трудом добилась того, чтобы утопающий в широком кресле гостиной Рома, у которого на коленях радостно щебетала Носова, обратил на меня внимание.

– Без понятия, – зло буркнул он, – я с вами вообще больше не хочу иметь дела.

– Ребята, не нужно ссориться. – Жанна, как истинный посланник мира, хотела соединить наши руки, но Рома отдернул свою.

– А Матвей? – упрямо спросила я.

– Знаешь что? Когда мы укладывали Ивана Сергеевича в кровать, – сказала Жанна, – кажется, я слышала наверху их голоса. Но, возможно, мне послышалось и там был кто-то другой.

– Наверху – это где?

– Комната Ивана Сергеевича на втором этаже. Значит, на третьем.

– Это они. Матвей никому не разрешал туда ходить.

Свет в коридоре третьего этажа горел, но кругом стояла тишина, а темно-коричневые двери комнат были плотно закрыты. Осторожно ступая по мягкому ковровому покрытию, я подходила к ним и, прижимаясь ухом, прислушивалась. На третий раз повезло.

Я различила негромкий голос Матвея и Ксюшин сдавленный смех. Все в порядке, волноваться не стоило. И я уже собиралась уйти, как в комнате неожиданно заиграла музыка – телефонный звонок Матвея, я его слышала сотню раз: «Районы, кварталы, жилые массивы. Я ухожу, ухожу красиво…»

– Да? – недовольно ответил Оболенцев. – Я же сказал, разберитесь сами. Слушай, Степ, кончай названивать, я отключаю звонок до утра. Ты за главного. Все, давай!

– Что ему нужно? – спросила Ксюша.

– Ничего важного. Думаю, просто тебя потерял и изводится от ревности.

– Понятно.

– Ты огорчена?

– С чего бы мне огорчаться?

– Ну вы вроде дружите.

– Дружим – и этим все сказано, – отрезала Ксюша.

– Тебе еще налить?

– Да, пожалуйста.

Я заколотила в дверь, еще не до конца понимая, зачем и почему это делаю.

– Чего тебе? – передо мной предстал обернутый в простыню, как после бани, Матвей.

– У тебя есть пистолет? – выдала я, заглядывая ему через плечо и высматривая Ксюшу.

– Что? – опешил он.

– Мартова хочу пристрелить. Достал уже. Ты знаешь, что он приперся и успел подраться с Тимом?

Эта информация предназначалась для Ксюши. Я надеялась, что из любопытства она покажется. Однако ничего не произошло. Кроме того, что, скорчив недовольную мину, со словами «Меня это не касается» Матвей попытался закрыть дверь. Но я успела выставить ногу.

– Ксюш! – крикнула я в комнату. – Выйди поговорить, пожалуйста.

– Я же сказал, выше второго этажа не подниматься! – Матвей подался вперед, чтобы отодвинуть меня.

– У тебя сейчас простыня свалится! – Я нарочно дернула за край ткани и, пока он пытался удержать ее руками, оттолкнула его и проскочила внутрь.

Я ожидала увидеть подругу у него в постели в таком же полуобнаженном виде, но обнаружила ее полностью одетой, лежащей на животе поперек застеленной покрывалом кровати с бокалом красного вина и беспечно болтающей в воздухе ногами. У изголовья на подушках лежал огромный букет бордовых роз.

– Зачем ты здесь? – холодно спросила она, смерив меня тяжелым взглядом.

– Послушай, – я присела перед ней на корточки, – это какая-то ерунда. У тебя нет причин обижаться на меня. И я тоже больше не обижаюсь. Пойдем, просто поговорим. Я не хочу ложиться спать, не помирившись.

Я потянулась к ней, но она быстро села по-турецки и поставила бокал на прикроватную тумбочку. В воздухе всколыхнулся запах «лунного тепла».

Матвей молча подошел и встал сзади.

Ксюшино лицо за несколько секунд отобразило целую гамму чувств, но, подняв взгляд на него, она вдруг сделалась непривычно отстраненной.

– Ты предательница, – безапелляционно объявила она.

– Да я ничего такого не говорила. Клянусь! Спроси у него! – поднявшись на ноги, я посмотрела на Матвея.

Но тот равнодушно пожал плечами.

– Ладно, хорошо! – Я попыталась взять себя в руки. – Просто объясни, в чем конкретно заключается мое предательство?

– А еще ты обманщица! – Ксюша прищурилась, в ее миндалевидных глазах слезами блестела обида.

– Господи, да что ж такое? – Бросившись на кровать, я попыталась обнять ее.

Обычно этот способ всегда срабатывал. Мы обнимались, вместе плакали и неизменно мирились, но сейчас она метнулась от меня в сторону, как перепуганный кролик. Сбила с тумбочки бокал и, зацепившись ногой за покрывало, приземлилась прямиком в лужу разлившегося вина. Матвей кинулся к ней, помогая встать. Кусок простыни, пропитавшись вином, тут же приобрел фиолетово-красный цвет.

Меня затошнило. Так сильно, что продолжать выяснение было невозможно. Едва сдерживаясь, я вылетела из комнаты и, добежав до туалета на том же этаже, провела в нем, сидя на полу возле унитаза, бог знает сколько времени. Пару раз Матвей стучал в дверь и спрашивал, как я. Но я только мычала и всхлипывала. Сознание плыло, а тело, измученное желудочными спазмами, обессилело. Потом кое-как поднялась, умылась и позвонила Мартову.

– Приди за мной, пожалуйста. Я в большом доме на третьем этаже в туалете. Мне очень плохо.

Кирилл отнес меня