Сердце Гудвина - Ида Мартин

мы с Ромой молча постояли, и он поспешил к своей драгоценной Жанне, которая уговаривала Ивана Сергеевича отдать ей бутылку вина. И тут я заметила Тима. Он вышел с неосвещенной части участка и быстрым шагом шел к нам. Я выскочила навстречу, подбежала и обняла.

– Что случилось? – удивился он.

– Матвей ударил Ксюшу и подрался с Лу. А потом она накричала на меня и несправедливо обиделась. Рома тоже наехал.

– Как увлекательно тут у вас, – Тим погладил меня по волосам.

– А ты где был?

– По телефону разговаривал. Из-за музыки пришлось отойти подальше.

– Ты хотел поговорить? – Я с надеждой поймала его взгляд. Сейчас он нужен мне больше, чем когда-либо.

Но Тим нахмурился.

– Сначала я поговорю с Матвеем.

– При чем тут он?

– При том, что ударить девушку отвратительно. Как бы она ни поступила, – заявил Тим со всей серьезностью. – Я считаю, что ему необходимо немедленно извиниться.

– Ты прав! – То, как он это сказал, тронуло меня до глубины души. – Но может, отложишь это на потом? Все равно Матвей еще злится и не послушает тебя.

– Нет, никаких «потом». Терпеть не могу конфликты подобного рода.

– Конфликты? Ты сказал, конфликты, да?

– Ну да. А что?

– Просто… Я хотела сказать, что догадалась.

Взяв меня за обе руки, он несколько секунд смотрел в глаза, потом отпустил.

– Я скоро.

Обогнув дом по садовой дорожке, освещенной маленькими лампочками на солнечных батареях, я вышла к главному входу. Меня трясло. Я действительно ляпнула Матвею лишнее, но он все равно ничего не понял, а чтобы предположить, чем могут закончиться Ксюшины выкрутасы, не требовалось быть провидцем. Я пыталась спасти подругу, а степень моей вины не шла ни в какое сравнение с ее поступками. Вместе с тем я прекрасно понимала, что она просто психанула и ей нужно время, чтобы успокоиться и переварить случившееся. Вообще, Ксюша отходчивая, и, вполне возможно, если Матвей извинится прямо сейчас, то через полчаса мы уже будем смеяться над тем, что случилось.

Дойдя до забора, я обнаружила, что калитка не заперта. И, если помнить о знаках, то это определенно выглядело как приглашение.

Песчаная дорога расходилась в две стороны. Фонари на обочинах тускло светили, и после криков и музыки, казалось, здесь стояла абсолютная тишина. Пахло сиренью и дымом. На густом темном небе мелким бисером рассыпались звезды. Подняв к ним голову, я глубоко вдохнула и, обогнув припаркованную возле забора машину Проскурина, медленно побрела по желтому песку.

Глава 14

– Ого! Серова? Меня ищешь?

От неожиданности я вздрогнула и обернулась на голос Ершова, прозвучавший со стороны большой березы, росшей напротив соседей Оболенцева, но его самого не увидела.

– Что там у вас за шум? – от дерева отделился сливавшийся с ним силуэт.

– Ничего особенного, – желанием пересказывать случившееся я не горела и задерживаться не стала, прошла мимо, но тут же услышала за спиной шаги.

– Ты чего грустная?

– Хочу побыть одна.

– А я хочу с кем-нибудь поговорить.

– В доме полно народу.

– Зачем идти в дом, если ты уже здесь?

Я резко остановилась. В свете фонаря он напоминал существо из демонологической мифологии: духа березы, из которой вышел, или хранителя этой дороги. Стройный, острый, криво улыбающийся, испытывающий на мне магию своего гипноза. Волосы торчком, руки небрежно засунуты в передние карманы джинсов. Из-под черной ветровки, словно из самой глубины его самого, светилась белым рубашка.

– Чего пристал?

– Еще даже не пытался.

– Пожалуйста, не ходи за мной!

– Но у тебя глаза на мокром месте, и ты вот-вот разревешься.

– Неправда.

– Точно. Я же вижу, ты едва держишься.

Пока он этого не произнес, мне казалось, еще немного – и все уляжется. Я прогуляюсь, подышу счастливым майским воздухом, найду объяснения происходящему и успокоюсь.

Но удивительным образом его слова всколыхнули одновременно все чувства сегодняшнего дня: злость на Ксюшу за несправедливое обвинение, разочарование от несостоявшегося разговора с Тимом, беспокойство о пропавшем телефоне и даже стыд за обман Мартова.

Неожиданно для себя я всхлипнула. Утерла нос ладонью и поспешила прочь, чтобы окончательно не раскиснуть, но Ершов не отставал.

– Нет ничего стыдного в том, чтобы себя пожалеть.

На плечо легла рука.

– Не трогай меня, Ершов! – Я со злостью повернулась к нему, и тогда он просто обнял меня, прижав мою голову к своему плечу.

– Ничего, поплачь! Так всегда легче.

Его внезапная человечность и теплота подействовали на меня странным образом. Я размякла и, даже не пытаясь высвободиться, горько расплакалась, как от детской пустой обиды, когда, разбив коленки, ругаешь «плохой пол», который сделал тебе больно.

– Ну как? – Минут через пять он отстранился.

На вороте его рубашки расползалось мокрое пятно со следами черной туши.

– Кажется, лучше. – Я пошарила в карманах. – У тебя нет платка?

– Есть это. – Он достал небольшую стопку салфеток.

Высморкавшись и вытерев насухо лицо, я попыталась освободиться от продолжающих обнимать меня рук, но они сжались сильнее.

– Хватит, – я пихнула его ладонями в грудь, – отпусти!

– От тебя пахнет жасмином! – Он понюхал мою шею и волосы, на утешение это уже похоже не было.

– Я сейчас заору! – предупредила я.

– Я бы это послушал, – прошептал он на ухо.

– А-а-а! – закричала я, и он, расхохотавшись, отпустил.

Мой голос разнесся по всей округе, но со двора, где уже снова играла музыка, никто не вышел.

Ершов достал из кармана самокрутку и протянул.

– Что это?

– Косяк, что же еще?

– Травка?

– Угу.

– Ты совсем? – На секунду я даже забыла о его приставаниях. – Здесь Иван Сергеевич, а ты притащил наркотики.

– Пфф… – Он осклабился. – Какие же это наркотики? Это лекарство. Бери, станет легче.

– Ну уж нет! – Я снова предприняла попытку уйти, но он, схватив меня за плечи, потянул к березе, где обнаружилась узкая деревянная лавочка-доска.

– Садись. Успокойся. Расскажи, что случилось! – Устроившись на краю доски, он закинул ногу на ногу и закурил.

– Ничего особенного, – садиться я не стала, но не ушла. – Матвей подрался с Лу из-за Ксюши.

– А, ну это ожидаемо. И кто победил?

– Их разняли.

– Тоже предсказуемо. Что же тебя в этом расстроило?

– То, что Ксюша, не разобравшись, накричала на меня, как будто я виновата.

– А ты?

– А я не виновата. Наоборот, хотела оправдать ее.

– И как?

– Сказала Матвею то, чего не должна была говорить.

В ветвях прямо над нами переливчатой трелью закатился соловей. Мы подняли головы и замолчали, прислушиваясь к его самозабвенному пению.

– Ты в какой универ собираешься поступать? – перевела я тему.

– Пока не решил. – Ершов все еще всматривался в крону березы, силясь увидеть соловья.

А я, воспользовавшись возможностью, разглядывала его. По красоте он, конечно же, не мог сравниться ни со скандинавской брутальностью Рощина, ни с мрачной привлекательностью Мартова. Но странная химия, из которой Ершов, казалось, состоял целиком, воздействовала на меня не лучшим образом. Так произошло и на том праздновании Нового года, и пару раз до него.

– Как не решил, если меньше месяца осталось?

– Времени полно.

– Если бы ты не учился в матклассе, я тебе поверила бы. Но вы все повернутые на карьере, поэтому ты точно врешь.

– Фу, «врешь». – Он посмотрел на меня с укором. – Какое грубое слово. Теоретически я мог бы уйти от ответа, но сейчас я откровенен как никогда. У меня есть выбор: поступить туда, куда хочет мама либо куда хочет папа, или всех послать и уехать куда-нибудь далеко-далеко разводить кроликов.

– А что, мама с папой договориться не могут?

– Представляешь, нет. Они уже пятнадцать лет ни по одному поводу договориться не могут. Только ссорятся бесконечно, на чем и держатся.

– Но если ты не хочешь никуда поступать, то зачем пошел в маткласс?

– У меня есть способности. – Выпрямив спину, он снова смотрел на меня. – Кстати, ты знаешь, что если человек живет и не использует свои способности, то по христианским меркам это считается грехом?

– О, класс. Получается, если у тебя никаких способностей нет, то ты и не грешишь?

– Способности есть у всех, просто некоторые тратят полжизни, чтобы их в себе найти. А обнаружив, уже не хотят ничего менять.

– А если это нехорошие способности? – Я все же села рядом с ним. – Их тоже нужно использовать?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну… – Мне хотелось сказать о своем умении, но, чтобы снова не проколоться, пришлось импровизировать. – Предположим, ты можешь читать мысли другого человека или сам внушать их – это же плохое умение.

– О-о-о, это прекрасное умение, – понизив голос, протянул он.

Зря я привела именно такой пример,