Ведьма и князь - Симона Вилар

Крыша без потолка, видна балка-матица[61]со стропилами-ребрами. На матице на специальных крюках развешано самое ценное для воинов – оружие. Вот и сейчас тут висели мечи и луки, кистени на шнурах, топорики. Садясь за стол, каждый воин сначала тянулся к матице, подвешивал кто, чем богат. Щиты же висели на стене – круглые, продолговатые, с поблескивавшими в свете факелов умбонами[62].

Стол тянулся от входной двери к торцевой стене. Там, в красном углу, стояло на полке изображение главного покровителя воинов – Перуна. Вырезанная из дерева фигурка была небольшой, но выполнена как надо: суровый воин держит вдоль длинного тела меч, голова окрашена в темный цвет, а длинные золотые усы тянутся до самого подножия изваяния. Недавно усы, видимо, подновляли – ярко сверкают при отсвете огня.

Свою первую чашу дружинники посвящали Перуну, поворачивались в его сторону, говорили благодарственные слова, поднимали чаши и рога с вином. Ближе всех к божеству сидел Хагни. Он же, как главный тут, и разламывал первый хлеб. Подле варяга-воеводы сидел Претич в ярко вышитой беленой рубахе. Малфриде же, как проявившей себя в схватке девице, выделили место недалеко от них. А напротив, через стол, сидел Уклеп. Малфрида замечала, как он за ней наблюдает. На то, что с уважением поклонилась красному углу с Перуном, никак не отреагировал. Больше глядел, как они с Претичем переглядываются. Казалось бы, ничего особенного, но Уклеп словно все не мог угомониться.

– Я вот велел твою саблю повесить среди наших клинков. Сама-то ты ее в баньке забыла. Разве гоже так оружие не уважать?

Не отвечая, Малфрида поискала взглядом свой клинок среди другого оружия. Узнала только по богатой рукояти, а так подобных изогнутых да сплющенных поперек клинка сабель тут было достаточно, видать, трофейные. А Уклеп уже спрашивал:

– Не желаешь ли, Малфрида, поразмять руку после трапезы? Дни-то сейчас долгие. Успеем по светлой поре.

Ясное дело, проверяет. Да и перед тем как войти в дружинную избу, он с парившей ее банщицей переговаривался, может, тоже вызнавал что. Но Малфрида на подозрительного воина не больно обращала внимания. Чтобы отвадить, просто поглядела на неугомонного через стол черными глазищами, сделав легкий посыл. Потом ела, как ни в чем не бывало, мясное варево из вепрятины, щедро намазывала ломоть хлеба маслом. Уклеп же опомнился не сразу. Все силился вспомнить, о чем таком с девкой незнакомой разговаривал? Заметил, что иные уже и к киселю приступили, а он все еще и половины не съел. Да что же это за наваждение?

После трапезы Уклеп увидел пришлую девку подле отведенной ей избы, где гостья коротала вечер на завалинке, болтая с Претичем. Этот молокосос так и крутился возле новенькой, горсть диковинного изюма ей преподнес, угощал с ладони. Что-то веселое, видать, говорил, девка смеялась. Смех у нее был звонкий, заразительный. И все-таки было в ней что-то... Так и не решившись подойти, старый воин отправился на дозорную вышку.

– Все ли ладно? – спросил у несшего службу охранника.

– Все, батька.

Ишь, они все еще его батькой кличут. Хотя после прошлых неудач... Вон теперь Хагни тут всем заправляет. А какой из него страж границы? Сейчас, вместо того чтобы обойти дозорных, велел вынести ему бочонок ячменного пива, черпает из него ковшом-утицей. Теперь не встанет, пока все не вылакает. Варяжья порода! Тоскливо ему тут, видите ли. Вот и напивается, потом начинает орать свои иноземные песни, вскидывает руки к небу. В такие минуты к пьяному Хагни лучше не подходить. Лют, зол, а каково это на пути берсерка бешеного встать, Уклеп знает. Приходилось. Так что пусть Претич своим варягом тут никого не пугает. И Уклеп еще отстоит на этой заставе свое законное место, которое потерял из-за чрезмерной доверчивости...

Старый воин понуро возвращался в избу. Прошел мимо хохочущих Претича с девкой, даже не глянув в их сторону.

– Что это он все дуется? – полюбопытствовала Малфрида у паренька.

– Да не со зла он, – тоже глядя вслед уходящему, ответил Претич. – Ты пойми, он прошлым летом в степи беглеца нашел, как нынче тебя. Человек вроде бы от печенегов сбежал, еле живой был. Ну, Уклеп с дружинниками и привезли его на одну из застав. Выходили, к дозору приставили. Тот поначалу хорошо себя проявил, Уклеп его даже хвалил. Да только пришлый оказался наворопником[63]печенегов. Он выведал все и навел копченых. Много тогда витязей русских полегло, три града-крепости были сожжены и разграблены, реки крови пролились.

Малфрида чуть склонилась к юноше.

– Вот ты такое знаешь, Претич, отчего же мне доверился? Я ведь тоже могу оказаться наворопником.

– Ты? О ты...

Он смотрел на нее, не отрываясь. Может, в Чернигове паренек и знавал девок краше этой, но ни одна ему так не нравилась. И Претич невольно клонился к ней, видел, как мерцают в сумерках ее дивные очи, как сладко улыбаются губы, волнуются, словно живые, пышные темные кудри вдоль лица. Она улыбалась ему маняще, однако едва юноша касался ее груди, там, где ослабла шнуровка рубахи, Малфрида отталкивала его руку. При этом начинала смеяться, и он смеялся тоже, пока не делал новой попытки. В конце концов, ведьме это надоело. Она склонила голову Претича к себе на колени, провела по его светлым вихрам и осторожно уложила голову уснувшего паренька на завалинку. Пусть спит до утра. Сама же встала, потянулась. Тихо-то как! Только что-то тягуче напевает Хагни над своей бочкой, слышится крик ночной птицы да доносится от реки кваканье лягушиного хора. К дождю, должно быть.

На другой день было душно, небо затянуло серой пеленой. Очередной дозорный отряд воинов покидал крепость Малодубовец, отправляясь на службу. С ними поехал и Претич. И хотя он оглядывался на Малфриду, желание стать настоящим воином бродило в нем куда сильнее. Малфрида же еще вчера по линиям его руки разглядела, что Претичу суждена долгая воинская слава. Хорошая у него вообще была ладонь, с ровными четкими линиями честного человека, долгая прямая линия жизни. И Малфрида о Претиче не волновалась, даже порадоваться могла – он ей понравился.

И опять ее разыскал Уклеп. Малфрида сидела на той же завалинке и костяным стругом выглаживала древки для стрел. С этим занятием она справлялась мастерски, и Уклеп какое-то время постоял, наблюдая за ее работой, даже одобрительно кивнул.

– Вот что, девка, не желаешь ли поупражняться со мной на добром булате? Я ведь еще вчера, кажись, предлагал. Хочу поглядеть, что ты за поляница, враз бьющая десятерых печенегов.

Малфрида вздохнула. Вообще-то она не имела ничего против этого воина, хотя и надоедать понемногу начал.

– На булате это ты со своими кметями упражняйся. Если же хочешь узнать, как печенеги полегли, дай мне лук.