Невероятные происшествия в женской камере № 3 - Кира Ярмыш

Выяснилось, что она совсем не приспособлена к самостоятельному существованию. Дело было не в том, что Аня не знала бытовых вещей – оказалось, что взрослая жизнь – это миллион перехлестывающих друг друга противоречивых отношений, которыми она не умела управлять. Дома Аня всегда была одна – рядом мелькала мама, да пара подружек, да одноклассники, которых она видела несколько часов в день. Ни с кем близко она не общалась. В Москве ее моментально поглотили новые связи и новые впечатления.

Защищаясь от реальности, Аня стала думать, что все оставшееся в ее родном городе было правильным и ясным – в том числе и она сама. Все, что составляло ее жизнь в Москве, было болезненным, запутанным и безысходным. В довершение всего Женя написала, что скоро выходит замуж – на Аню это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Позабытая ревность вспыхнула в ней с ослепительной яркостью. Это было тем более мучительно, что Женя, она думала, осталась в прошлом – Аня влюбилась в Москве в однокурсника. Все эти противоречивые чувства словно растаскивали ее в разные стороны, и ей стало казаться, что она теряет очертания, как в расфокусе фотоаппарата. Ей требовалось срочно собраться, сконцентрироваться на себе.

Тогда на ум и пришли Женины слова. Выход нашелся: Ане нужно было несчастье, чтобы вернуть себе значение в собственных глазах. Полагаться на судьбу не хотелось – во-первых, та могла замешкаться, во-вторых – переборщить. Аня нуждалась в спланированной и контролируемой беде. Поразмыслив, она решила, что порезать вены – самый лучший вариант. Будет больно, страшно и кровь – это казалось отличным трамплином, чтобы оторваться от лишних переживаний и сосредоточиться на себе. При этом Аня нисколько не замышляла самоубийство. Она даже сверилась с интернетом и убедилась, что безопасными разрезами считаются те, что поперек руки, а не вдоль. Аня хотела нанести себе ощутимый, но поправимый вред.

Идея оформилась окончательно как раз незадолго до отъезда на каникулы, поэтому ее исполнение пришлось отложить. Показываться маме с перебинтованными руками было куда более самоубийственно, чем резать вены.

Завладев наконец лезвиями, Аня стала считать дни до отъезда. Она то и дело подходила к рюкзаку и проверяла, на месте ли драгоценная коробочка. Мысль о том, что она собирается сделать, так страшила Аню и будоражила, что благотворный эффект начал сказываться незамедлительно: вскоре ее вообще ничего больше не занимало, кроме этих переживаний.

Попрощавшись с мамой и сев в поезд, Аня поняла, что ждать больше не может. В Москву она приезжала только в полдень следующего дня, и это казалось умопомрачительно нескоро. Была и другая мысль: почему-то Ане казалось, что если она приедет в общежитие, запрется в комнате и станет кромсать руки, это будет слишком претенциозно. Как будто она специально желает, чтобы ее увидели и спасли. На самом деле Аня нисколько не чувствовала потребности в зрителях. Порезать вены казалось ей необходимой операцией, которую лучше всего совершить вдали от всех.

Поезд тронулся. В плацкарте царила обычная суматоха – люди запихивали сумки под полки, переодевались, раскладывали матрасы. Эта хлопотливость настолько контрастировала с Аниным медитативным спокойствием, что она чувствовала себя почти невидимой для остальных. По вагону прошла проводница, проверяя билеты и раздавая белье. Аня застелила его заранее, рассудив, что потом ей будет не до того. Дождавшись, когда суета уляжется, Аня сжала коробочку с лезвиями в руке и проскользнула в туалет.

Поезд скрипел и покачивался, иногда громыхая на стыках. Ане всегда казалось, что в туалете тряска ощущается сильнее, чем в остальном вагоне. Педаль унитаза была сломана, сливное отверстие не закрывалось, и из него тянуло ледяным воздухом. Аня закатала левый рукав – поезд с лязгом дернулся, и ее толкнуло к двери. Она так и осталась стоять, прижавшись к ней спиной для равновесия. Поезд грохотал, мчась в темноте. Больше не раздумывая, Аня мазнула лезвием по запястью. Ничего не произошло: лезвие прошло в миллиметре от кожи. Аня попробовала снова – снова ничего. Инстинкт не давал ей причинить себе боль – при этом предчувствие боли взлетело до небес. Аня разозлилась и со всей силы полоснула лезвием поперек запястья. Руку моментально опалило огнем. Будто в замедленной съемке Аня наблюдала, как кожа расступается, расслаивается и порез наполняется кровью. На самом деле он был совсем крохотный, но придал Ане решимости: она еще несколько раз ударила лезвием по руке, вонзая его все глубже и глубже.

Поезд снова дернулся, и Аня выронила лезвие. Ей было жарко, щеки и лоб пылали. Кровь капала на пол, рука горела от боли, и Ане вдруг стало очень жалко себя. Держа пораненную руку на весу, другой она подняла лезвие и помыла его, покачиваясь то ли от тряски, то ли от внезапно навалившейся усталости. Она оторвала клочок туалетной бумаги и промокнула кровь. Кровь не останавливалась. Аня оторвала еще бумагу и намочила ее – сжав зубы от боли, она осторожно протерла руку. Кровь моментально снова наполнила порезы и заструилась по запястью.

Аня вдруг испугалась. Она подумала: что, если она перестаралась и кровь не остановится? Одна мысль о том, что ей потребуется помощь, потребуется рассказать кому-то о произошедшем, наполнила ее ужасом. Она стала нервно отрывать бумагу и прикладывать к руке, надеясь остановить кровотечение. В этот момент в дверь постучали. Ане снова стало жарко – спешка только провоцировала панику. Изведя почти рулон туалетной бумаги, улучшений она не заметила. В дверь забарабанили настойчивее. Сдавшись, обмотав руку бумагой и натянув рукав свитера пониже, Аня, пошатываясь, открыла дверь. “Ну наконец-то!” – вскричал мужик и ринулся в туалет, чуть не сметя ее с дороги.

Держа порезанную руку перед собой, Аня добрела до своей полки и легла, завернувшись в простыню. Все от локтя до кисти по-прежнему горело. Украдкой заглянув в рукав, Аня тем не менее с облегчением увидела, что кровь пока не выступила на бумаге, а значит, наверное, начала останавливаться. Свернувшись комочком и баюкая израненную руку, Аня чувствовала себя самым несчастным и одиноким человеком на земле.

Утром она поняла, что импровизированную повязку придется снимать и оторвать ее безболезненно не выйдет. С другой стороны, это казалось незначительной проблемой по сравнению со вчерашними страхами: Аня была жива и чувствовала себя вполне нормально. Впрочем, при свете дня все ее переживания казались стыдно нелепыми.

Аня отправилась в туалет и начала разматывать бумагу. Успокоившаяся за ночь рука мгновенно снова налилась огнем. Аня покрылась испариной, отдирая последние слои, но тем не менее справилась. Оглядела руку – она выглядела не очень. Запекшиеся порезы снова начали кровоточить, кожа вокруг них покраснела и опухла. Ане снова стало жалко себя до слез, но она решила не поддаваться – одернула рукав (свитер прошелся по коже наждаком) и отправилась за чаем.

Утро было таким умытым и свежим, что Аня постепенно расслабилась. Мимо окна проносились заиндевевшие деревья и рассыпанные по склонам домики, снег блестел на солнце, на соседней полке маленький ребенок умильно игрался с машинкой, ложечка весело подрагивала в подстаканнике. Аню все больше захватывало ожидание приезда в Москву. Она постоянно сверяла свое состояние с запланированным: ну что, удалось ей уже отвлечься от ненужных проблем и сконцентрироваться на себе, работает Женин рецепт? Ответа она не находила, но у нее было такое приподнятое настроение, что оно заволакивало реальность лучезарным светом. Все впереди обещало быть чистым и прекрасным. В обычной жизни Аня сочла бы такую экзальтацию неестественной, но сейчас не сомневалась, что это проявляется терапевтический эффект.