Плохие девочки не плачут. Книга 3 - Валерия Ангелос

Я устремляюсь вперед. Поднимаюсь, покидаю кресло. Ступаю по полу босиком, не чувствую холода. Шаг за шагом. Сокращаю расстояние.

Как мотылек на пламя. Безумная. Прямо в огонь.

Чуть склоняю голову, прищурившись, рассматриваю предмет.

Мне кажется или передо мной паутина? Призрачная и невесомая, практически незримая. Искрит серебром, переливается, будоражит фантазию.

Выглядит завораживающе.

Переплетение тончайших нитей. Притягательное и пугающее. Ажурное, адски красивое и манящее.

Оригинальная безделушка? Подарок или выполнено под заказ?

Не могу отвернуться, отвести взгляд. Жадно изучаю мерцающее полотно, сотканное из миниатюрных цепей. Крохотные звенья мастерски вплетены в единое целое. Ювелирный труд невольно вызывает восхищение.

Потрясающе. Сплошной восторг. Дух захватывает.

Я протягиваю ладонь. Я не в силах удержаться от искушения. Не прикасаюсь, но провожу совсем близко.

Мелодичный звон — нити паутины оживают и натягиваются, будто чуют приближение добычи.

Я вздрагиваю всем телом, однако руку не отдергиваю. Не отступаю. Облизываю пересохшие губы, усмехаюсь.

Еще мгновение — и мои пальцы в центре рамы.

Тонкие цепи плотно обвиваются вокруг запястья, холодят кожу, смыкаются и держат крепко, погружают в зыбкий омут.

Эй, мы так не договаривались.

Я напрасно пробую вырваться. Дергаю, сперва осторожно, с опаской. Потом сильнее. Пытаюсь освободиться. Только все мои старания тщетны.

Глупая, наивная. Добровольно попалась, подписала смертный приговор, подставила шею под лезвие гильотины.

Боже, помоги.

Эти цепи только кажутся игрушечными. А на самом деле от них трудно избавиться. Чем больше стараешься, тем безнадежнее увязаешь.

Вскрикиваю, когда боль обдает руку. Точно кипятком. Запястье сдавливает будто в тисках, кость готова расколоться.

Я разом обмякаю, сползаю на пол. Дикий вопль замерзает в горле. Разум затуманен, одурманен агонией.

Я вижу себя со стороны. В подземелье. В каменных застенках особняка Валленбергов. В цепях. Или на цепи?

Боль пронзает грудь. Раскаленной стрелой. Жжет внутри. Без пощады, не ведая милости. Дышать не просто трудно. Дышать невыносимо.

Боюсь шевельнуться, усугубить положение.

Хотя… бл*дь, да куда уже хуже?! Железо стискивает и дробит по живому, выкручивает суставы.

Что это за дрянь?

Ловушка для воров. Магнит для наивных идиоток. Наживка. Орудие для изощренных пыток.

Нет. О, нет. Скорее лекарство.

Мигом отрезвляет, избавляет от лишних мыслей. Избавляет от депрессии. По щелчку. Пробуждает жажду жизни.

Теперь в мозгу пульсирует только желание выбраться. Дикое, отчаянное. Неистребимое, вскормленное животным ужасом.

— Frei (Свободна)!

Звериный рык вынуждает задрожать. Мелко. Судорожно. Озноб охватывает тело точно пламя, распространяется с молниеносной скоростью.

Краткий миг — и я действительно свободна.

От внешних оков. Не от тех, что внутри.

Звук этого хриплого голоса действует как кнут. Полосует спину, оставляет незримые, но очень ощутимые следы. Кровавые отметины глубоко под кожей.

Я прижимаю ладонь к губам, проверяю запястье трепещущими пальцами, тихонько постанываю. Осторожно ощупываю руку.

— Опять тянет на приключения, — говорит фон Вейганд, подступает ближе. — А стоило бы запомнить: детям нет места в играх для взрослых.

— Да что это вообще такое? — постанываю, скривившись. — Пыточный агрегат? Играми тут и не пахнет. Так, постой. Почему штуковина ослабила хватку сразу после твоего приказа?

— Потому что все мне подчиняются.

В полумраке его ухмылка выглядит особенно зловещей. Хищный оскал, которому никогда не научусь противостоять.

— Почти все.

Горячие ладони опускаются на мои заледеневшие плечи. Просто и уверенно, привычным жестом. Обжигают, вынуждая содрогнуться и простонать. Уже не от боли. От токсичного вожделения.

— Все кроме тебя.

Он поднимает меня рывком. Резко отрывает от пола, прижимает к столу, впечатывает в прохладную, деревянную поверхность.

— Нет, я… нет, — запинаюсь.

Кажется, комната дымится. Осторожно — код «красный». Инстинкты обостряются, бьют тревогу, уведомляют об опасности.

— Как там, — закашливаюсь от волнения. — Как там с японцами?

— Скучно, — следует лаконичный ответ.

— А подробнее?

— Не изображай интерес.

— Совсем паршиво выходит? — истерично хихикаю. — Неубедительно?

Он молчит.

Сильнее стискивает обнаженные плечи. Смотрит сверху вниз. Смотрит так, будто жаждет сожрать. Содрать одежду, завалить на стол и оттрахать. Жестоко, жестко. Дико, неистово, бешено. Чтоб ноги не сдвигались, чтоб ломило мышцы, а низ живота сводила болезненная судорога.

Я тоже молчу.

Не спешу раздирать тишину в клочья. В горле сухо, а на устах застывает нервная усмешка. Кто я на шахматной доске? Всего лишь пешка. Жалкая рабыня у ног сурового господина. Выскочка, возомнившая себя крутой.

Я отвожу взгляд.

Не выдерживаю. Закрываю глаза. Физически ощущаю, как загорается на лбу единственное слово. Лгунья. Крупными, огненными буквами. Я понимаю, нужно признаться. Понимаю умом, но не сердцем.

Нельзя облегчить совесть, зная, что своим признанием отправляешь человека на верную смерть.

Проклятье, просто нереально. Бред. Безумие.

Между нами другой мужчина. Абсолютно чужой, посторонний. Тот, кого презираю, ни в грош не ставлю. Тот, кого давно похоронила и оставила в прошлом. Между нами тень, которая никак не желает исчезнуть.

Мы не враги. Но отныне наша близость под вопросом.

— Сука, — глухо выдыхает фон Вейганд. — Что же ты со мной творишь?

Встрепенувшись, устремляю взгляд в горящую черноту.

Его темные глаза взирают в самую душу. Пронизывают, пронзают насквозь. Срывают покровы, обнажают нутро.

— Люблю, — виновато улыбаюсь.

Он смеется. Долго, жутко. А по моим жилам струится жидкий азот. От этого надрывного хохота стынет кровь. Пульс дает перебой.

Делаю слабую попытку вырваться, разорвать контакт.

Горячие пальцы крепче сминают плоть. До жалобного всхлипа. До синяков. Не позволяют отстраниться даже на миллиметр. Впиваются, не ведая пощады.