Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров

В особо трудном материальном положении оказывались железнодорожные служащие. Так называемая плехановская комиссия в течение 5 месяцев не смогла выработать рекомендации, которые удовлетворили бы их. Но дело было не только в этом: состояние железных дорог было таково, что к осени их мог ожидать полный коллапс. На Государственном совещании их представитель эсер М.Д. Орехов, назвав железнодорожников «самыми обездоленными из самых обездоленных», пригрозил забастовкой в случае «контрреволюционных действий». Но, похоже, это не произвело на правых делегатов особого впечатления.

Железнодорожная забастовка все-таки разразилась. 21 сентября от лица профсоюзного объединения железнодорожников (Викжель) было заявлено, что «прохождение вопроса о повышении норм оплаты железнодорожного труда по различным инстанциям в течение 5 месяцев создало положение, при котором железнодорожная масса изверилась в возможности благополучного разрешения вопроса». Викжель потребовал издания декрета о нормах заработной платы, смены руководства железными дорогами, чистки раздутого центрального аппарата управления ими, наконец, правительственного содействия железнодорожному союзу. Забастовка должна была носить демонстрационный характер. Как бы то ни было, она приобрела громадный размах, в значительной степени парализовав хозяйственную жизнь страны. Обыватели не без оснований говорили, что забастовка «равносильна… позорному и непоправимому проигрышу войны». Власть вынуждена была пойти на уступки.

Ввиду упреждения продовольственных трудностей Временное правительство уже давно предлагало осуществить «разгрузку» Петрограда — перевести полностью или частично предприятия на Урал, в Поволжье и на Юг России. Разумеется, при этом учитывалась и перспектива возникновения осенью продовольственных бунтов. Условия переезда обговаривались фабзавкомами с предпринимателями; в отдельных случаях рабочим гарантировались комфортные условия переезда и размещения на новом месте с семьями. Однако разгрузка так и не была произведена. В результате большевики, придя к власти, столкнулись в столице и с безработицей, и с продовольственными трудностями. Проблема была «решена» за счет дикой продотрядовщины и стихийного бегства рабочих из Петрограда.

Характерно, что предстоящая разгрузка возмутила и некоторых представителей интеллигенции. Так, слух о том, что правительство собралось эвакуировать Театральное училище, был расценен как его «закрытие». Действия власти перестали понимать.

Вместе с тем уже в конце сентября заговорили о том, что буржуазия бежит из столицы, дабы «оставить» рабочих немцам. Понятно, что определенная часть населения старалась уже тогда перебраться если не в имения, расположенные в относительно спокойных губерниях, то хотя бы быть поближе к плодородному Югу России. И тут выяснялось, что страховые кампании в связи с перспективой захвата столицы немцами оценивают свои риски (т. е. возможный ущерб клиентов) в полтора раза ниже. Тогда начинал возмущаться средний обыватель. «Вот в чем я согласен с большевиками: бегут из Петрограда, значит — хотят отдать его без сопротивления немцам», — писал один москвич. Возникал очередной ужасающий призрак «измены».

На радикализацию рабочих масс влиял и другой фактор: представление об усиливающейся репрессивности власти. Карательные действия по отношению к рабочим правительство осенью действительно пыталось предпринимать, но половинчатые репрессии еще больше озлобляли рабочих.

Конечно, стачечная активность вовсе не означала готовность «свергнуть буржуазию». Тем не менее забастовщики, численность которых в сентябре октябре 1917 г. доходила, по некоторым подсчетам, до 2 млн. человек, представляли важнейший деструктивный фактор общественной жизни. После июльских событий рабочим пришлось по-новому взглянуть на своих умеренных социалистических лидеров. Сам по себе подъем стачечной волны получал широкий резонанс. Об этом узнавал любой поглощающий газетную информацию крестьянин и солдат, факты обрастали невероятными слухами. В 20-х числах октября в Шуе и Иваново-Вознесенске в связи со стачкой текстильщиков власти собирались ввести военное положение. К октябрю в стачечное движение помимо железнодорожников втянулись госслужащие и работники муниципальных хозяйств — дело доходило до забастовок могильщиков московских кладбищ. Что касается «мятежного обывателя», то он готов был бунтовать против любых властей под влиянием перебоев в снабжении. Происходила прививка вируса социальной агрессии.

К тому времени фабзавкомы, возглавившие своего рода круговую оборону предприятий от предпринимателей и государства, оказались под влиянием большевиков (Ленин даже подумывал об использовании их для захвата власти). Напротив, профсоюзы, направляемые умеренными социалистами, отнюдь не помышляли об утверждении пролетарской государственности. Рабочие хотели быть независимыми в своих решениях, но в целом общий язык легче находили с Советами и особенно с потребительской кооперацией.

В деятельности фабзавкомов наибольшее распространение получил контроль над условиями труда и внутренним распорядком на предприятиях, наименьшее — деятельность по охране предприятий (рабочую милицию могли позволить себе лишь крупные заводы), финансовый контроль, прямое рабочее управление. При этом борьба с хищениями слабее всего велась на предприятиях пищевой промышленности. Если добавить к этому известную склонность фабзавкомовских лидеров «распределять» спирт, то станет очевидно, что природа этих органов была двойственной: выступая за сохранение производства в традиционных формах, в определенных условиях они могли предстать бунтарскими организациями. Эти органы не только мобилизовывали рабочих, но и развращали их. Летом 1917 г. среди части представителей фабзавкомов стало распространяться убеждение, что, участвуя в снабженческо-хозяйственной деятельности, рабочие помогают буржуазии эксплуатировать самих себя. Напротив, завком Путиловского завода разъяснял: «Приучаясь к самоуправлению на отдельных предприятиях, рабочие готовятся к тому времени, когда… орудия производства вместе с зданиями, воздвигнутыми руками рабочих, перейдут в руки рабочего класса». Призывы такого рода уместнее всего относить к области социальной риторики, подсказанной большевиками. Как бы то ни было, к осени 1917 г. рабочие вышли за пределы обычного типа социального конфликта, характерного для западных стран.

Наибольшую активность демонстрировала молодежь. Весьма агрессивно вели себя такие представительницы «пролетариата», как прачки и солдатки. Многочисленные стачки столичных прачек не только основательно нервировали «чистую» публику, но и раскачивали психику всего населения Петрограда. Нечто подобное происходило и в ряде других мест. По городам Тверской губернии прокатилась волна бабьих бунтов, связанных с распределением продовольствия. В Уфе в начале мая ожидали «беспорядков на продовольственной почве» в связи с намечаемым митингом солдаток. Большевистские агитаторы не случайно зачастили к солдаткам. Так, в Минске они ухитрились поставить под свой контроль комитет городской думы, занимавшийся выдачей им специальных пайков, а затем организовали специальные справочные столы, которые использовали также в собственных агитационных интересах. Нечто подобное произошло и в Москве. Фактически через солдаток большевики получали возможность воздействовать и на их мужей на фронте.