Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров

Несмотря на известного рода риторику и даже теоретические разработки, фабзавкомы почти не придавали значения задачам сохранения существующих форм производства. 12 октября их «Рабочий путь» осудил случаи ходатайств фабзавкомов о выдаче государственных субсидий на поддержание производства. Большевики становились лидерами архаичного бунтарства, окончательно вытесняющего трезвый расчет. Это прослеживалось и через взаимоотношения фабзавкомов с рабочей милицией и Красной гвардией.

Есть свидетельства, что именно с помощью рабочей милиции фабзавкомы держали под контролем внутреннюю жизнь предприятий. Последующая трансформация рабочей милиции в Красную гвардию была подхлестнута корниловщиной. Со временем эта часть пролетарской молодежи переключилась на продотрядовскую деятельность. Это укрепило способность большевиков к манипулированию рабочими коллективами. К тому же, в результате создания областных центров фабзавкомов осенью 1917 г. грань между фабзавкомами и профсоюзами стала стираться, а рабочие все более доверяли радикальным демагогам. Проходившая 12–17 октября 2-я конференция фабзавкомов Москвы потребовала национализации ряда отраслей, принудительного синдицирования, контроля государства над промышленностью и банками — всего того, что официально провозгласили большевики. Тем не менее в Петрограде в момент свержения Временного правительства во вторник 24 и среду 25 октября на предприятиях работа не прекращалась, хотя вечером накануне «исторического дня» на целом ряде заводов состоялись организованные большевиками митинги.

Несколько иная картина складывалась в Московском промышленном районе. Здесь переход власти к Советам выглядит естественным продолжением целой полосы массовых стачек, будораживших регион с сентября 1917 г. Но детальный анализ поведения фабзавкомов показывает, что их можно назвать в лучшем случае «интендантскими отрядами» революции. Масса рабочих скорее соглашалась на проведение революции от их лица, нежели участвовала в ней. В Саратове союзы грузчиков были настроены негативно по отношению к крайним революционным партиям. Напротив, в Смоленской губернии 20 октября на расширенном заседании местного Совета рабочих и солдатских депутатов эсеры и меньшевики вынуждены были выйти из его состава, мотивируя это тем, что там «заседают не рабочие, а бандиты и жандармы». Не удивительно, что в ночь с 24 на 25 октября отряд из 100 солдат захватил арсенал и доставил оружие в помещение Совета.

Временное правительство уже не могло влиять на экономику. Рабочие оказались предоставлены самим себе. В любом случае основная их масса встретила известие о большевистском перевороте сочувственно. Увы, он не решал хозяйственных проблем.

С лета 1917 г. городские политики с нарастающим страхом прислушивались к известиям из деревни. Становилось ясно, что деревенский мир живет по своим собственным законам, «городскую» власть признает лишь в той мере, в какой та санкционирует его «законные» требования. Крестьянство выступало не только и не столько против помещиков и кулаков, сколько против всех тех, кто мешал ему жить привычной жизнью. При этом сельская агрессивность поначалу направлялась против ближнего, «понятного» и потому «слабого» окружения.

Одними из первых стали страдать от крестьян священники — в прошлом общинники были обязаны выделять им земли в пользование, теперь их это не устраивало. Формы аграрных насилий над священниками и монахами оказались весьма многообразными. Так, в июне в Киевской губернии Михайловский сельский комитет (Каневский уезд) предложил священнику оставить приход, нарушив при этом «его права как земельного собственника». Таких случаев изгнания представителей духовенства из деревни было немало. В сущности, поведение крестьян было однотипно — они восполняли хозяйственный дефицит за счет наименее защищенных соседей. По сути дела все «антипоповские» акции того времени и разгромы монастырей были отмечены однотипным проявлением желания запастись впрок. Отсюда и отмена треб, возвращение поповских земель в общину. Авторитетных прежде священников крестьяне не признавали, подозревая их в лицемерии. Политические обвинения в адрес священников были теперь обычным делом.

Аграрные «беспорядки» были следствием интенсивной самоорганизации крестьянских миров. В то время как городские политики ломали копья по идеологическим вопросам, крестьяне начали организовываться (как правило, в меру используя эсеров и кооператоров) в общероссийском масштабе: обилие губернских крестьянских съездов весной 1917 г. — характерный тому показатель. На местах аграрные и продовольственные захваты инициировались не столько полевевшими крестьянскими, продовольственными или земельными комитетами, а традиционными сельскими сходами, становящимися все более нетерпеливыми. Конечную цель своих действий крестьяне видели в осуществлении вожделенного «черного передела» — исходной базы для утверждения естественных, по их пониманию, взаимоотношений с внешним миром. Теоретически всякая экономика должна была строиться с первостепенным учетом именно этого фактора. Но «городская» власть оставалась во власти собственных партийных прожектов и юридических представлений.

Несвоевременная демагогия «селянского министра» В.М. Чернова, неопределенность поведения эсеров на местах истолковывались крестьянами в пользу непосредственного захвата земли. Сельские труженики пребывали в уверенности, что «справедливые» постановления их «мирских» съездов обязательно должны обрести силу непреложных государственных законов. Этот процесс ускорялся по мере того, как из крестьянских комитетов изгонялись богатые селяне, не говоря уже об отрубниках и хуторянах. С другой стороны, радикализацию крестьянства стимулировало насыщение деревни солдатами — отпускниками и дезертирами.

Слишком многие политики в полном смысле слова не ведали, что творили. Сельские хозяева были в ужасе от этого. «Как дворяне-помещики, так и крестьяне-отрубники в один голос негодуют на действия крестьян-общинников и сельские комитеты, — заявляли в мае 1917 г. земельные собственники Саратовского уезда. — По словам отрубников, общинники не дают им организоваться… Всегда оказываются правыми общинники или… волостные комитеты. А кто в них сидит? Все те же общинники». Общинная психология противостояла хозяйственным интересам государства.

Ситуация становилась все более напряженной. «Вчитываясь в циркулярные распоряжения и проекты министра земледелия Чернова, приходится сделать кошмарный вывод, что… анархические явления вытекают непосредственно из его земельной политики, — писали члены Елизаветградского союза земельных собственников 5 августа 1917 г. — Последнее распоряжение министра… вызовет несомненно тяжкие и опасные последствия, отдавая один класс населения на поток и разграбление другому…» Действительно, масштабное самоуправство крестьян принимало разгромные формы. 13 августа сельский сход с. Спивцевского Ставропольской губернии заставил отрубников вернуться в общину. При этом, как сообщалось, «часть хлеба в количестве 5000 пудов» (!!!) была сожжена. Деятельность Чернова многие именовали теперь «аграрным большевизмом» — последний стал синонимом насилия, а не партийной принадлежности.

Впрочем, крестьяне грабили избирательно, с «хорошими» помещиками обходились мягко. «…В моем саду грабили сливы, ломали сучья, я уходил в сад разгонять воров, возвращаясь в поле, заставал в просе телят, на клевере лошадей…» — отмечал М. Пришвин 10 августа 1917 г. Другие помещики ему завидовали: в апреле следующего года выяснилось, что у всех помещиков в округе дома разграбили, а его дом не тронули. К барину, понимающему сельское бытие, крестьяне относились снисходительно. Однако в Тамбовской губернии в связи с погромной волной помещики поспешно переселялись в города.