Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

Между тем забрезжило бледное, болезненной страстью одержимое утро.

Лаяли собаки; на голове украшавшей фонтан фигуры посреди рыночной площади сидел черный дрозд. Пение его давило на меня страшной тяжестью.

Тут же стояла телега. На козлах спал мужчина. Тощая кляча скреблась и рвалась из упряжи. Две женщины стаскивали с телеги каждая по корзине. Увидев меня, они толкнули друг друга в бок. Я слышал, как одна из них сказала другой: «Священник!» Когда я проходил мимо, они перекрестились, встали на колени и запели на два голоса, как школьницы:

– Хвала Иисусу Христу!

Я забыл их благословить. Я хорошо помнил, что уже пережил это однажды, и застыдился своего молодого лица, прикрыв его невольно рукой.

VII

Клуб причастия

Перед пробуждением я увидел такой сон. Я лежал в сумерках на горном лугу. С наступлением вечера тимьян и вереск пахли все сильнее. Я закрыл глаза и погрузился во мрак вместе со всем миром. Внезапный испуг охватил меня в темноте. Что-то мягкое касается моей руки. Я открываю глаза. Что это? Множество кошек пляшет вокруг меня, целое море белых и черных кошек; широкие волны гладких и взъерошенных шкурок, искрящихся и шелестящих, накатываются на меня; кошки прыгают, затевают потасовки и скатываются обратно. Их становится все больше. Я уже не вижу ни единого стебелька, и только облака надо мной бурлят, не двигаясь с места. Теплые тельца с хрупкими косточками прижимаются к моим рукам нервными и ласковыми лапками, отталкиваются с грациозным кокетством и, вытянувшись, отпрыгивают. Мягкие мячики катаются по моему лицу, круглые теплые дрожащие головки жмутся к моему подбородку, щекочут волоски моих чопорных усов; смотрят на меня, моргая, глаза мерцают огоньками смарагда, в то время как на волосах моих недвижно восседает пушистое животное. Кошачье море вспучивается все больше; склоны гор, долины подо мной, весь земной шар словно стал добычей этого крадущегося, нежного, опасно мелодичного народца. Кошки, сидевшие на моей груди, не давят на нее; упругими, ловкими, тигриными шагами бегают кошки по моим ногам, но шаги эти почти неощутимы. Кошка, устроившаяся на моей голове, почти невесома и нежна, как чувственное возбуждение лежащего в обмороке человека, только-только приходящего в себя. И все-таки появление множества кошек исполнено чарующего ужаса. Это происходит оттого, что ни одно из животных не мяукает и не мурлычет, и даже шаги и прыжки их почти не слышны. Кошки подпрыгивают, ползают, прижимаются друг к другу и катаются по траве в абсолютной тишине. И эта тишина нарушается только шелестом бесчисленных искр, которые тут и там потрескивают в белых и черных кошачьих шкурках. Я затаил дыхание. Я лежу, как могучий горный великан, прикованный к земле. Движение кошачьего моря становится все ритмичнее, будто подчиненное таинственному закону прилива и отлива. Тут взошла луна, огромная, словно беременная. Справа и слева, внизу и вверху, пенится беззвучный кошачий прибой. Мое угнетенное состояние сменяется растущим блаженством. Ночь становится все свежее, все мягче, умиляет меня, и все гармоничнее приливы пушистого моря. По кошачьим волнам, босое, будто не чувствуя спинок животных, близится ко мне какое-то видение. Моя плоть сопротивляется, я кричу. Лейла склоняется надо мной. Кошки отхлынули. Дыхание Лейлы теплое, как тельца животных. Я вскрикиваю во второй и в третий раз. Должно быть, мой учитель вызвал его. Так как внезапно он оказывается здесь.

Много лет назад в наше аббатство ночью принесли самоубийцу, лишившего себя жизни в соседнем лесу. Он стоит теперь передо мной. Совсем как тогда, очки болтаются у него только на одном ухе. Земля прилипла к его светлой бороде.

Он машет рукой. Кошачье море и женщина исчезают. Затем он долго держит меня за руку. Я вижу, что он был только половиной человека. Задняя половина его тела отрезана. Внутри все пусто и сухо, как в засохшем дереве.

– Встань и иди, Божье создание, – говорит он.

Послушавшись, я поднимаюсь, просыпаюсь и вижу, что уже полдень.

Как я провел тот день, не могу сказать с уверенностью. Знаю только, что упаковал уже вещи, чтобы оставить этот город. Потом во мне возобладали другие мысли. Меня сжигало это глупое, ах, столь новое для меня чувство. Я тосковал по вечеру, по запаху театра, я тосковал по ней со всей своей покорно-малодушной безнадежностью.

Я не думал о своем сокровенном желании – встретиться с ней.

Я решил пренебречь приглашением доктора Грау, зная, впрочем, что не способен на это, ибо душа моя больше не была невинна и не желала исповедоваться в словах и переживаниях.

Мгновение я думал о том, чтобы отыскать в этом городе ученого-теолога, который посвятил бы меня в тайны экзорцизма.

Я чувствовал, что окружен злыми духами, и хотел бороться с ними.

Медленно-медленно приближался седьмой час. Я отправился на улицу и шел по проходу к театру, который стал мне родным домом.

Этим вечером давали оперу «Сомнамбула». Перед входом я встретил господина Кирхмауса. Он оживленно кивнул мне и крикнул издалека:

– Подумайте, какая неудача! Поет Мюллер-Майер, эта варварка колоратуры! Наша примадонна больна, ее заменили.

– Больна? – спросил я, стараясь не выдать себя.

Горбун сердито кивнул:

– Больна! Черт возьми! Головокружение, капризы, месячные, ссора с директором, тщеславие – откуда мне знать?

Печально побрел я домой. Горько было у меня на душе. Хотелось плакать. Я собирался уже войти в двери моей комнаты, когда уловил за собой учащенное торопливое дыхание и меня окликнули. Это был Кирхмаус, который догнал меня и теперь просил, раз уж этот вечер все равно испорчен, прогуляться вместе с ним к реке.

Я согласился. Я надеялся, что смелее встречу опасность, которая, как я чувствовал, мне угрожает, если проведу вечер не в одиночестве. Мы шли по набережной, сели на скамью среди акаций, лицом к реке. За нашими спинами шумела вечерняя улица. Грохот повозок, размеренная рысца благородных коней, ленивое шуршание шагов женщин, что угадывали и допускали галантное преследование, сплетенье голосов, возникающие и исчезающие обрывки бесед! Вечером река казалась густой и золотистой. Длинные плоты подплывали к широкой плотине, сплавщики стояли на передней связке древесных стволов, широко расставив ноги и высоко поднимая свои шесты, а из труб крохотных домиков посередине плота поднимались клубы дыма. Множество весельных лодок с влюбленными парочками беспорядочно курсировали по течению. Колесные пароходы старого образца вспенивали воду у пристани, где ждали осыпанные золотыми блестками люди в разлетающейся на ветру разноцветной одежде, пока корабельные колокола трезвонили, а свистки пронзительно выли.

Доносившийся до нас энтузиазм этого