Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

– Да. Играю… Хороший получился спектакль. Приглашаю!.. А ты ещё всё это?.. – сказал он, скривил невообразимую рожу и раскинул руки в стороны с растопыренными пальцами. – Пантомима?..

– Нет! Что ты! Разговорился… – усмехнулся я. – Понял, что молчание – золото… А золото мне не по карману…

– Так придёшь на спектакль? Завтра. Как земляку сделаю два билета.

– Приду, конечно!.. Но потом… Надеюсь…

– Смотри! – сказал Андрей. – Приглашение остаётся в силе… А ты давай!.. Перебирайся в Москву. Не теряй времени… Я очень много его потерял…

– Не знаю… Пока себя в Москве не вижу…

– А я вижу! – молниеносно среагировал Андрей. – Вот он ты, в Москве… Давай! Бросай там всё – и сюда… Там – жопа, старина!.. А тут? Тут – полная жопа!

Он снова раскинул руки в стороны и очертил ими круг.

– Побегу я, – сказал Андрей и сунул мне руку. – Счастливо! Хорошей дороги!

– Надеюсь, до скорого! – сказал я.

Мы попрощались, и он побежал к эскалатору без оглядки.

Я доехал до Кольцевой линии. У меня появилась возможность прочитать окончание прекрасной сказки про хоббитов, эльфов, гномов и прочих чудесных иностранцев. Третий, заключительный том был с собой. Мне оставалось совсем немного. Финала книги хватило на два полных круга.

Мне так не понравился конец трилогии, в которую я вчитался и влюбился, что захотелось, как в детстве, кому-нибудь пожаловаться на плохое окончание фильма или сказки!

Улетал я домой, полностью вернувшись к жизни. Почти весёлый. Поездка убедила меня, что искать нормальной жизни, занимаясь театром, бесполезно. Я понял, что мне несказанно повезло прожить, занимаясь искусством, довольно долго, в относительном достатке, благополучии и в здравом уме. Но чудо закончилось. Это нужно было признать. Признать и задуматься о будущем без театра.

Пытливый и терпеливый читатель, дошедший до этой главы, уже, разумеется, понимает, что роман сей устремился к своему завершению. Эта книга заканчивается. Таково свойство книг. Начинает книгу всегда автор, а заканчивается она сама.

В театре своём, вернувшись, я застал полнейший бедлам и беспорядок, который оставшиеся хозяйничать считали улучшением прежнего устройства. Двух месяцев им хватило, чтобы очень многое изменить, поменять безвозвратно.

Всё время моего отсутствия театр как-то работал. Ребята давали спектакли и репетировали что-то сами. Бар же изменился до неузнаваемости. Мои соучредители, мои соратники отказались от важного и принципиального… Они пригласили работать охранниками настоящих спецназовцев, прошедших боевые действия. Охраны до того у нас не было вовсе. И это было основой основ. Ребята просто не понимали, что если будет охрана, то будут и случаи её применения. Актёры мои забыли театральный закон: если есть ружьё, то оно должно выстрелить.

В баре появился пивной кран и разливное пиво. Прежняя атмосфера исчезла. Улетучилась.

Но я не воспротивился. Не считал себя вправе. Ребята работали и зарабатывали так, как понимали. Это был уже их театр.

К последнему собранию я подготовил речь. Но не стал её произносить. Понял, что торжественным собрание не получится. Объявил только, что оставляю театр, но до лета из политеха увольняться не буду и права на процент от бара передам остальным учредителям в конце весны.

Сообщение никого особенно не удивило. Ребята уже были к этому готовы. Думаю, что они ждали чего-то подобного. Мы так много работали вместе, столько пережили и сделали, что чувствовали друг друга как родные люди. Чувствовали без понимания.

Жене сказал, вернувшись из Москвы, что не далее как летом мы непременно уедем из Кемерово, а куда, придумаем.

Решение непременно уехать из Кемерово в Москве только окрепло, потому что я твёрдо и окончательно убедился, что в Москве мне не место. Я увидел, что не могу участвовать в той жизни и игре, которую вёл столичный театр, а свою игру предложить не мог. Не знал – какую и как.

А потом мне пришла идея. Она меня вдохновила и успокоила. Я в неё поверил. Она показалась мне реалистичной и возможной. Я подумал, что могу поступить на второе высшее образование. Юридическое. И стать адвокатом. Непременно модным, успешным и богатым. В том, что буду модным, не сомневался.

В сущности, мне было всё равно, кем стать. Я со всем возможным спокойствием решил для себя, что с творчеством, искусством и прежде всего с театром покончено. Театр же мною осознавался как главное дело жизни. После театра и без театра оставшаяся жизнь виделась мне процессом доживания. «Так почему бы не дожить её успешно и богато?» – думал я. Отсюда и возникла идея адвокатства и процветания.

Оставаться в Кемерово, в связи с таким замыслом, я полагал для себя невозможным. И дело было не в самом Кемерово. Я не считал свой родной город плохим, а себя достойным лучшего. Мне просто было ясно, что в городе, где я так долго и отчаянно делал театр, где мой театр был и от которого я отказался, мне, как человеку, решившему круто поменять жизнь, делать нечего. Я не хотел и не мог оставаться там, где мне всё и все напоминали бы о моём чудесном прошлом, о том, кем я был и кем должен был оставаться, но не смог.

Жена моя не сдержала слёз жгучей жалости от моего такого решения. Она любила театр. Он был ей дорог. Она в нём пела. Она мыла в баре посуду и делала горячие бутерброды. Это было и её дело. А актёры театра «Ложа» были её близкие люди, со скромных свадебных фотографий, с фотографий первого новоселья и с фото, сделанных у родильного дома, когда всей компанией мы забирали её и новорождённую дочь домой.

Но она видела, что моя идея меня успокоила и вернула к жизни. Не знал тогда и не ведаю до сих пор, верила ли она в то, что я смогу стать адвокатом. Но она меня поддержала.

А потом был увлекательнейший период. Мы выбирали город, куда поехать жить. Теоретически. Смотрели картинки, географическую карту, читали возможную информацию и спрашивали опытных людей.

Москва и Питер не рассматривались. Это были огромные для меня города. Маленькие и тихие типа Таганрога или Анапы тоже. Нужен был областной центр, желательно там, где зима не длится полгода, и лучше бы у моря. В огромной стране выбор оказался невелик. Вышеуказанным критериям соответствовали только два города: Владивосток и Калининград.

Выбор Владивостока был бы слишком радикальным. И с этим городом у меня были связаны яркие, но совсем нерадостные воспоминания.

Про Калининград я знал, что в прошлом он был восточно-прусским, проще говоря, немецким городом с грозным названием Кёнигсберг, в нём родился и всю жизнь прожил философ Эммануил Кант и что Калининград стоит у Балтийского моря. Это было интересно. Дополнительные сведения сообщили, что в Калининграде мягкий европейский климат, многовато дождей, зато снег лежит недолго и не каждую зиму. Территориально этот город был всего в тысяче с небольшим километров от Москвы и меньше чем в семистах от Берлина. До Варшавы и Вильнюса от Калининграда расстояние было точно таким же, как от Кемерово до Новосибирска. Все источники утверждали, что побережье Балтийского моря возле Калининграда прекрасно: дивные белые дюны и сосны, янтарь, приносимый прибоем, гнездовье перелётных птиц… Для модного, успешного адвоката лучшего места было просто не найти.