Город мертвых - Дин Кунц

– Кажется, мой Строитель неправильно построил этого Строителя.

Тридцать два зуба на полу внезапно ожили и затарахтели по керамической плитке, возвращаясь к женщине, словно та излучала сильнейшее магнитное поле. Добравшись в радиус дюйма-двух вокруг ее босых ног, они перестали быть зубами, превращаясь в комочки крошечных серебристых точек, которые впитывались в ее кожу, словно капли воды в сухую губку.

Подготовка Фроста включала в себя тактику и протоколы для каждой ситуации, с которыми он раньше сталкивался в своей работе, но не для этой. Он не представлял, что они с Даггетом могут, кроме как ждать, наблюдать и надеяться понять. Женщина была больше чем женщиной, и она была странной. Куски тел, разбросанные по дому, свидетельствовали о совершённом здесь ужасном преступлении, но даже намек на то, что это преступление совершила она, отсутствовал.

Традиционный допрос едва ли пришел бы на помощь напарникам в столь необычных обстоятельствах. Она, похоже, находилась в полутрансе, не особо интересуясь ими. Хотя Фрост и не мог понять сказанной ею фразы – «Кажется, мой строитель неправильно построил этого строителя», – он уловил интонацию недовольства тем, кто всерьез обидел ее, что предполагало в женщине жертву, а не обидчика.

Она снова рассматривала себя в зеркале, и на сей раз от ее кожи отделилось поблескивающее облачко тумана, отчего женщина на миг показалась им сверхъестественным существом со светящейся аурой. А затем туман сгустился в синий шелковый халат, который облек ее тело.

– Твою мать, – сказал Даггет.

– Ага, – согласился Фрост.

– Сейчас что-то случится.

– Только что случилось.

– Что-то похуже, – пробормотал Даггет.

Женщина поднесла к лицу правую ладонь и уставилась на нее с очевидным замешательством.

Затем она повернулась взглянуть на Фроста и Даггета, словно только теперь вспомнила, что находится в ванной не одна.

И направила к ним свою правую руку. Вытянув ее полностью, она показала им свою ладонь.

В ладони лежал оскаливший зубы рот.

Одноглазый, одноухий, с механической из стали и меди кистью левой руки, Салли Йорк мог видеть и слышать не хуже других и лучше некоторых. И не хуже других он мог поставить на стол смесь орехов, три вида сыра, три вида крекеров, толстые ломти армянской колбасы и напитки, скотч сорокалетней выдержки для него и Брюса Уокера, а также пепси для мальчишки, Тревиса Ахерна, который недавно отметил десять лет, что, по мнению Салли, было на четыре года меньше, чем разрешалось для скотча, женщин и смертельно опасных подвигов.

К тому времени как Салли стукнуло четырнадцать, он уже периодически наслаждался хорошим виски и неплохо держал градус. Но, конечно, в том возрасте он был сто девяносто сантиметров ростом, выглядел на двадцать один год, был одинок в этом мире и готов к приключениям. Тогда он еще не потерял глаз, ухо или руку и не попал под удар сабли, распоровшей его лицо от правого глаза до уголка рта, отчего остался багровый шрам, который ему очень нравился. В свои четырнадцать он мало что знал о веселье, но был полон решимости узнать, что и реализовал с размахом за грядущие десятилетия. В те времена все его зубы были своими, а теперь, сорок восемь лет спустя, стали золотыми, поскольку он сломал, раздробил и просто потерял каждый из них захватывающим и запоминающимся образом.

Они устроились в берлоге Салли, его любимой комнате в этом доме. Над каменным камином висела голова дикого вепря с острыми, как ледорубы, клыками и ножом, которым Йорк в свое время убил зверя. На одной из стен и столе располагались фотографии в рамках, запечатлевшие Салли с его товарищами в экзотических местах, от джунглей до пустынь, от горных перевалов до кораблей, что плыли по странным водам. И в каждом случае он и эти старые добрые ребята – теперь уже мертвые, каждый был убит так же живописно, как и жил, – находились на службе своей стране, хотя никогда и не носили униформы. Работа, которую они выполняли, шла под таким прикрытием, что ЦРУ в сравнении с ним показалась бы открытой общественной организацией. У их группы не было названия, только номер, а сами себя они называли Бешеными Отморозками.

На полках и столах располагались сувениры: идеально сохранившийся шестидюймовый шипящий таракан с Мадагаскара; резная деревянная нога, когда-то принадлежавшая советскому наемному убийце-карлику; кортик, кинжал и крис, каждым из которых Салли ранили и каждый из которых он отнимал у ранивших, ныне гнивших в аду; булава, которой ему выбили левый глаз и которой он немедленно отомстил тому, кто наполовину ослепил его; духовая трубка, скимитар[20], пика, томагавк, ятаган, наручные кандалы с замысловатым устройством и множество других памятных ему предметов.

Хозяин и гости устроились в больших кожаных креслах вокруг кофейного столика, что сервировал Салли, пока Брюс и Тревис рассказывали о событиях, свидетелями которых стали – и едва спаслись – в Мемориальном госпитале. Из них двоих говорил и ел в основном Брюс, мальчишка впал в мрачное состояние, чертовски не подходящее для него. Салли терпеть не мог нытиков, плакальщиков и негативистов в целом. Он дал бы Тревису какой-то резкий совет по поводу того, как важно сохранять позитивный настрой и присутствие духа во всех случаях жизни, от потрясающей девушки в Сингапуре до дубинки, выбивающей глаз, но сдержался, потому что подозревал: несмотря на нынешнее раздражающее настроение, парнишка сделан из нужного теста. У Салли Йорка было чутье на хороших людей, и это чутье являлось одной из причин того, что из всех Бешеных Отморозков выжил только он.

История, рассказанная Брюсом – о пациентах, убиваемых в больнице, о каком-то плане массовых убийств, настойчиво приписываемых Тревисом инопланетянам, – казалась настолько сумасшедшей и дикой, что Салли быстро опознал в ней самую что ни на есть правду. К тому же в Брюсе нужного теста было не меньше, чем во всех, с кем Салли Йорк когда-либо был знаком.

Брюс не провел всю жизнь, перерезая глотки злодеям, заслужившим перерезанных глоток; он не сталкивал с обрывов людей, которые, будучи сброшены оттуда, придавали обрыву благородную значимость. Вместо этого Брюс писал вестерны, дьявольски хорошие, полные героизма, и точно отражал в них, как действует настоящее зло и как положительные люди порой должны дурно поступать с плохими, чтобы цивилизация могла выжить.

Когда Брюс закончил, Салли взглянул на мальчишку, сидевшего с кусочком сыра и печально покусывавшего его.

– Сынок, я верю, что у тебя в венах течет храбрость, а в хребте скрыта сталь. У меня чутье на людей из правильного теста, и ты всецело такой. Но сейчас сидишь здесь, как унылый кусок сыра. Черт, да ведь даже в сыре теперь больше норова, чем в тебе. Если хоть половина рассказанного мне Брюсом правда – а я думаю, это правда от начала и до конца, – то нас ждет тяжкий труд, и работать придется с огоньком и задором, а кроме того, с абсолютной уверенностью, что мы возьмем эту высоту и установим на ней свой флаг. Раз уж нам предстоит быть в одной команде, я должен знать, почему ты так раскис и достаточно ли в тебе характера и любви к славе, чтобы преодолеть страх и биться до победы.