Тихий океан… лишь называется тихим - Александр Дёмышев

Немцу стало нехорошо. Неприятные мысли полезли в голову: «Кажется, меня подставили по-крупному!» Фридрих вдруг сразу почувствовал тяжесть в затёкших ногах и зудящую боль в пояснице. Подходить к Игорю расхотелось, немец направился к выходу. Но кое-что всё же заставило его остановиться. Икона Николы Великорецкого, точнее, список – такой же как у Игоря в сейфе, висел на стене. Фридрих, остановившись, как-то по-новому глядел на него. А затем совершил очень странный для себя поступок. Повинуясь неожиданному порыву, перекрестился по-европейски всей пятернёй слева направо; а затем вдруг, неловко ткнувшись, по-русски поцеловал образ и поклонился ему.

Выходя из церквушки, немец почти столкнулся с припозднившимся пожилым, но ещё довольно крепким человеком – очевидно, родственником усопшей. Тот, сжимая в руках чахлый букетик, шепнул: «Простите». Его синие глаза, подёрнутые пеленой и словно затуманенные застывшими в них слезами, переполняла тихая грусть. Фридрих лишь на мгновение поймал этот взгляд. И вышел.

Он шёл по мокрым тротуарам, старательно обходя грязь, думал: «Где я мог видеть эти синие глаза, человек-то явно незнакомый?!» Впрочем, вскоре эти мысли вытеснили другие заботы: «Как быть дальше? Как выпутаться из этой истории? Как выбраться из России?»

Придя в номер, долго смотрел в окно, не видя, что там происходит. Затем пялился в телевизор, не понимая смысла передач. Наконец, поднялся, словно стряхивая с себя это наваждение: «Хватить хандрить! Менять что-то – поздно. Завтра утром я буду в Москве, вечером – в Германии. Через пару дней у меня появятся деньги на операцию, и я окончательно забуду и Игоря, и Николу Великорецкого, и того мордоворота в чёрном кожане. Вырву эту страничку из жизни, или хотя бы просто перелистну. И буду жить! Жить в благоустроенном доме, в городе с чистыми тротуарами, без алкашей в подворотнях. Я снова буду радоваться жизни, осталось чуть-чуть!»

Вечером Фридриха отвезли на вокзал. Немцу пришлось пожать протянутую на прощание Игореву руку; одно утешало – делает он это в последний раз. Двухместное купе выглядело дорого. Икону, упакованную в серый кейс, разместили в отсеке под кроватью. Попутчик по имени Миша – подручный Игоря – как две капли водки походил на бугая-обидчика из ресторана, разве что ростом до Карлоса не дотягивал. Мишу выделили Фридриху для охраны. Наевшись бутербродов и варёных яиц, охранник пытался завести разговор. Фридрих отвечал нехотя; впрочем, это не мешало бугаю разговаривать самому с собой.

– Надеюсь, она мне сегодня не приснится, – Миша похлопал широкой пятернёй по кровати над иконой. – Примета такая есть: икона снится – к беде.

– Ви, русские, очень суве… суе-верны, я заметить.

– Ха-ха! Времена такие! Когда жизнь на кону – поверишь во что угодно!

– Даже в такой ерунда? – язвительно поинтересовался Фридрих.

– Ну, не знаю. Ерунда или нет, а иногда сбывается. Или вот ещё. Если икона затрещит – к покойнику, а с полки в красном углу упадёт – к несчастью в доме.

– Да, Михаэль, ви есть специалист по иконам! – немец не мог сдержать сарказма. Бугай же остался доволен, показав иностранцу свои познания.

Ночь тянулась долго. Миша мирно посапывал, надёжно прикрыв своей тушей икону. К Фридриху же сон не шёл. Он размышлял: «Главное в данный момент – спокойно вернуться в Германию, доставить икону по назначению. От этого сейчас всё зависит. Довезу – будут средства на операцию, не довезу – лишусь жизни; возможно, даже раньше, чем предполагал!»

Ещё немец думал о русских, вспоминал плен, размышлял о спасении. Где-то после полуночи он стал проваливаться в полудрёму. То ли во сне, то ли наяву привиделись ему синие глаза того пожилого незнакомца, виденные в церкви. И немец вспомнил, наконец, и эти глаза, и где встречал этого человека! Что сказал он Фридриху там, в храме? Он шепнул: «Простите». Что ж, через столько лет – прощаю… Это было так неожиданно, так волнительно… Фридрих вновь очутился в том морозном дне 1944-го, в ненавистной траншее, с тяжёлой киркой… И вдруг раздался громкий треск, Фридрих очнулся.

«Что это было?» Его попутчик всё так же сопел под перестук колёс. «Приснилось? Или что, это иконы так трещат?»

С тяжёлой головой провалился он в сон.

***

Тяжёлое пробуждение. Боль в сердце, таблетки.

Что-то бубнящий увалень Михаэль. Кажется, он объясняет, что в немецком аэропорту Фридриха встретит человек Игоря.

Прокуренное такси. Аэропорт «Шереметьево». Толпа в зоне таможенного контроля.

Испарина на лбу. Ручейки пота по спине. «Возможно ли выбраться из России?»

Миша хлопает по плечу. Фридрих спокойно проходит досмотр, оборачивается, видит оставшегося за турникетами Мишу с улыбкой до ушей; тот машет на прощание.

Когда самолёт с Фридрихом и иконой взлетел, довольный успешно выполненным поручением Миша покрутил диск междугородного аппарата. Упал в щель жетон, и бугай доложил в трубку:

– Всё в порядке. Улетел. Вечером выезжаю обратно.

Прошло часа два. Из дверей аэропорта, стараясь держаться в сердце густой толпы, вышел никуда не улетевший Фридрих. Красивый кожаный чемодан с вещами остался ждать его в камере хранения. В руках же, крепко прижав к груди, держал он заветный серый кейс. Быстро юркнув на заднее сиденье припаркованной «Волги», прохрипел:

– Гони в город, как можно быстро, – крикнул медлящему таксисту. – Давай-давай!

Долго объяснять не пришлось. Почуяв запах хорошего заработка, водитель сорвал тяжёлую машину с места так, словно участвовал в съёмках остросюжетного фильма.

***

Белые халаты. Яркий свет. Запах дезинфекции и лекарств. Пиканье медицинских приборов.

Русские врачи переговариваются прямо над головой, но у Фридриха уже нет сил что-либо понять. Жизнь быстро утекает. В эту последнюю минуту он вспоминает, как оказавшись вчера в гостиничном номере, вскрыл киот.

Оставшись наедине с кейсом, он поначалу медлил. Затем с помощью купленного инструмента аккуратно распечатал ящик и долго рассматривал извлечённую из киота икону. Увиденное им многовековое древо иконы резко контрастировало со свежей краской лицевой стороны. Тут-то и подтвердились окончательно подозрения Фридриха. Под этим якобы столетним слоем краски, действительно не представляющим особой ценности, скрыто нечто великое, бесценное, древнее!

Дыхание Фридриха останавливается. Пиканье прибора сливается в один длинный противный писк. Доктор, тяжело выдохнув, протягивает руку к тумблеру выключения.

***

Через несколько дней, после описанных выше событий, на адрес прихода филейской церкви доставят массивную посылку – тяжёлый ящик размером с телевизор. Обнаруженное во вскрытой, без обратного адреса, коробке – озадачит местный клир. Служители храма станут пристально разглядывать пришедшую почтой икону Николы Великорецкого в резном киоте. Найдут и вложенную в посылку записку на немецком. Чернобородый настоятель (вечно занятый решением насущных проблем, не имеющий и минутки лишней в распоряжении) будет долго, очень долго, вертеть ту бумажку, разглядывая иностранные каракули через толстые стёкла очков. А после непонятная записка затеряется в бездонном кармане его портфеля – где-то между коммунальными квитанциями и объяснительной прогулявшего дворника.