Чикаго - Аля Аль-Асуани

Что делать? Ненависть к Данане достигла предела. Однако Марва еще не сообщила матери, что хочет с ним развестись, и старалась собраться с мыслями, как адвокат, которому нужно время на изучение всех обстоятельств, чтобы выстроить доказательства и выиграть дело. Она была уверена, что родители помогут ей, как только узнают о ее страданиях. Мать не спала ночами, когда у Марвы была хотя бы легкая простуда. Прощаясь в аэропорту, отец рыдал как маленький… Не может быть, чтобы они бросили ее в этом аду. В следующую пятницу в семь часов вечера, когда Данана будет на собрании в Союзе, она позвонит им. С учетом часовых поясов, отец как раз вернется с пятничной молитвы, и у нее будет достаточно времени, чтобы все им объяснить. Она расскажет даже об этом… Она не оставит им выбора. Разрыв и немедленное возвращение в Египет. Приняв решение, Марва немного успокоилась. Ей стали безразличны вздохи, провокации и колкости Дананы. Зачем тратить силы на новый скандал? Еще немного, и эта пытка останется позади.

Но произошло то, чего она не приняла в расчет. Месяц начался, а Марва еще не отдала Данане тысячу долларов, которые получила от отца. В суматохе она совсем забыла об этом, тогда как Данана забыть не мог. Прошло несколько дней, его беспокойство нарастало, им овладел страх. Он уже стал сомневаться, не создала ли она проблему специально, чтобы не отдавать деньги каждый месяц, а тратить их на себя. Или, что еще хуже, не оказался ли он заложником этих денег? Значит, он их получит, если она останется им довольна, и лишится, если она будет на него сердиться? Исходя из этих соображений, Данана изменил тактику. Он перестал обзывать Марву и каждый раз, здороваясь с ней, смотрел на нее понимающим любящим взглядом с оттенком мягкого упрека. А вчера он предпринял следующий шаг, сев рядом с ней перед телевизором смотреть фильм с участием Аделя Имама[19]. Данана громко хохотал, рассчитывая завести с ней разговор, однако Марва его полностью игнорировала, как будто его не существовало. Отчаявшись, он пошел спать. Утром Данана совершил омовение, помолился и сел в зале пить чай и курить. Через некоторое время вошла Марва, но, увидев его, развернулась, чтобы уйти. Он остановил ее:

— Пожалуйста, Марва. Есть важный разговор.

— Надеюсь, ничего не случилось, — сказала она с каменным лицом.

Он встал, подошел к ней и взял за руку. Она резко вырвала руку с криком:

— Не трогай меня!

— Послушай, дорогая… Ты ошибаешься на мой счет. Ты несправедлива ко мне. Я дал тебе время, чтобы одуматься.

— Не хочу говорить на эту тему.

— Ради Бога, ты не должна поступать со мной так. Это грех. Я признаю, что ударил тебя, но ты оскорбила мою честь. Я по закону имел право так поступить.

— Оставь свои проповеди, избавь меня от этого. Чего ты хочешь?

— Чтобы все было хорошо.

Она презрительно усмехнулась и сказала, роясь в своей сумочке:

— Я знаю, чего ты хочешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты хочешь деньги. Возьми. Вот. Но не приближайся ко мне после этого.

Это были скрученные вместе несколько сотенных купюр. Данана элегантным движением взял их у нее из рук, вздохнул и сказал, пряча деньги в бумажник:

— Да простит тебя Бог, Марва. Я не буду мстить тебе за твои слова. Видно, нервы у тебя совсем расстроены. Тебе лучше принять горячую ванну, а потом помолиться… Вот увидишь, Бог даст, тебе станет лучше!

В субботу ровно в восемь часов вечера, надев свой лучший костюм и купив букет цветов, я направился к профессору Грехэму. Он жил в маленьком одноэтажном доме, окруженном таким же крохотным садом. По обе стороны дорожки пышно цвели розы. Дверь открыла симпатичная чернокожая девушка, стройная, как модель Наоми Кэмпбелл, и одетая очень просто — белая футболка и светлые джинсы. У нее за спиной стоял ребенок лет шести.

— Здравствуйте, я Кэрол Макнилли, подруга Джона. А это мой сын Марк.

Я поздоровался с ними и вручил букет. Она тепло поблагодарила меня и понюхала цветы. Мебель в доме была из темного дерева в английском стиле — просто и элегантно. Джон сидел в гостиной, развалившись своим грузным телом на диване. Перед ним стоял вращающийся столик, на котором были расставлены стаканы и бутылки вина. Я преподнес свой скромный подарок — инкрустированную перламутром тарелку с Хан-эль-Халили[20]. Поздоровавшись, он усадил меня напротив. Мальчик подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Джон кивнул, поцеловал его в щеку, и тот убежал в другие комнаты.

— Что будете пить? — повернулся он ко мне с улыбкой.

— Красное вино.

— А разве ислам разрешает пить вино? — спросила Кэрол, откупоривая бутылку.

— Я всем сердцем верю в Бога. Но я не ханжа. К примеру, иракские богословы эпохи Аббасидов не запрещали пить вино.

— Я думал, что Аббасидского государства уже давно не существует! — отозвался Грэхем.

— По правде говоря, да. Но вино я люблю.

Все рассмеялись.

— Джон сказал, что вы поэт, — деликатно начала Кэрол, отпивая из бокала. — Не могли бы вы прочитать нам что-нибудь из своих стихов? Это было бы прекрасно.

— Я не могу перевести свои стихи.

— Но ваш английский великолепен.

— Перевод стихов совсем другое дело.

— Переводить стихи — это преступление! — воскликнул Грэхем и продолжил серьезно. — Послушайте, поэт, обучаясь в Америке, вы получаете великолепный шанс изучить американское общество. Когда-нибудь вы напишете о нем. Нью-Йорк, например, вдохновил испанского поэта Федерико Гарсиа Лорку на создание великолепных произведений. Мы ждем от вас поэм о Чикаго.

— Я сам мечтаю о том же.

— К сожалению, вы приехали в Америку в тот период, когда ею управляет консерватор и реакционер, ведущий страну к краху… Когда я был молод, это была другая Америка, более человечная, более свободная!

Он замолчал, чтобы наполнить свой бокал, затем продолжил с надрывом:

— Я человек поколения Вьетнамской войны. Мы были теми, кто разоблачил обман американской мечты и объявил о преступлениях американской администрации, которой мы противостояли. Благодаря нам в шестидесятые годы в Америке произошла настоящая интеллектуальная революция. Традиционные капиталистические ценности уступили место прогрессивным представлениям. Но, к сожалению, сейчас этого уже нет…

— Почему?

— Потому что капиталистический режим, — ответила мне Кэрол, — смог обновиться, поглотив чужеродные ему элементы. Молодые революционеры, которые раньше отвергали этот порядок, стали бизнесменами среднего возраста, классом неповоротливой буржуазии. Все, к чему они стремятся сегодня, — выгодный контракт и должность с зарплатой побольше. Их революционные идеи иссякли. Каждый американец сейчас мечтает о том, чтобы иметь дом, сад, машину и проводить отпуск в Мексике.