Чикаго - Аля Аль-Асуани

— Я поставлю тебя на место, сволочь, сукин сын!

Я был пьян до такой степени, что уже не помнил, как добрался до общежития. Наверное, бросил одежду в гостиной, потому что потом нашел ее там лежащей кучей у стола. В четыре часа дня я проснулся в ужасном состоянии, несколько раз меня рвало. Изжога и тошнота не проходили, голова болела так, будто по ней били, как по наковальне. Но что хуже всего — я чувствовал вину за испорченный вечер и за то, что создал доктору Грэхему проблемы. Однако ни о едином слове, сказанном Караму Досу, я не жалел. При воспоминании об этом заносчивом человеке и о том, как он оскорблял египтян, моя ненависть к нему вспыхнула с новой силой. Как он может так просто поносить свою Родину?! Я был неправ в одном: не смог совладать с собой. Мне не следовало ввязываться в ссору. При чем здесь Грэхем? Он хотел устроить мне прием, чтобы познакомиться ближе, а я затеял скандал. Он сказал мне, что личность врача для него важнее, чем статус в науке. Что же он теперь будет думать обо мне?

Я принял горячий душ, выпил большую чашку кофе и набрал номер Грэхема, чтобы извиниться, но услышал только гудки. Я вспомнил, что он занес мой номер в память телефона. Значит ли это, что со мной не хотят разговаривать? Я попробовал звонить еще несколько раз, но он не брал трубку. После второй чашки кофе я почувствовал себя несколько лучше и стал подводить итоги содеянного мной по прибытии в Чикаго.

Кажется, доктор Салах был прав — я не могу контролировать свои негативные эмоции! В самой моей природе есть изъян, который я должен побороть. Почему я так легко поддаюсь на провокацию? Действительно ли я чересчур агрессивен? Была ли моя злость следствием тяжелого опьянения или неудовлетворенности? Или в чужой стране чувства обостряются до предела?

Все это второстепенно. Насколько я понимаю, причина кроется в моем ужасном характере. От него никуда не денешься, а я закрываю глаза, избегаю даже думать об этом. Уже целый год я не могу написать ни строчки. Моя настоящая беда заключается в том, что я не способен творить. Когда я пишу, то проявляю терпимость и могу принять инакомыслие. Тогда я меньше пью, лучше ем и сплю. Сейчас я недоволен собой, готов ссориться с людьми и все время чувствую потребность в выпивке. Поэзия — единственное, что приносит мне гармонию с самим собой. У меня есть задумки, которые на первый взгляд кажутся великолепными, но как только я сажусь, чтобы перенести их на бумагу, они ускользают. Я как жаждущий, бегущий по пустыне за миражом, который все отдаляется и отдаляется. Нет ничего более жалкого на свете, чем поэт, от которого ушло вдохновение! Когда Хемингуэй, выдающийся писатель своей эпохи, уже не мог писать, он покончил с собой! Я нахожу утешение в вине, но оно же и толкает меня бежать в темноте по бесконечному тоннелю. Как мне удается так много пить и при этом регулярно посещать занятия?

Услышав звонок в дверь, я медленно поднялся, чтобы открыть. Посмотрел в глазок и чуть не подпрыгнул от удивления. Там стоял человек, которого я меньше всего ожидал у себя увидеть, — доктор Карам Дос!

Следуя совету врача, в субботу доктор Салах пригласил жену на ужин в ее любимый мексиканский ресторан. Новая прическа и макияж преобразили Крис. В глубине выреза ее красного платья блестела брошь в виде розы. Вечер прошел чудесно: они наслаждались латиноамериканской музыкой, пробовали вкусные пряные блюда. Крис выпила несколько рюмок текилы, Салах же, по совету врача, ограничился одной рюмкой. Они любезничали друг с другом, и Крис, сияя от счастья, сказала ему:

— Спасибо, любимый. Это прекрасное место.

Прежде чем уйти, он извинился, отошел в туалет и проглотил там таблетку. По дороге домой, сидя в машине рядом, они чувствовали взаимное напряжение, как будто ожидали чего-то, о чем не могли открыто сказать, и скрывали это за пустым сухим разговором. По возвращении домой он первым пошел в ванную, вышел оттуда в белом махровом халате, лег на кровать и стал смотреть телевизор, дожидаясь ее. Это была их традиционная прелюдия.

Салах вспомнил свой визит к врачу. Почему он счел слова доктора оскорблением? Врач сказал правду, которая глубоко сидела в нем и от которой он бежал. Действительно, он физически использовал Крис — приручил ее, чтобы воплотить свой план и жениться на ней ради получения американского гражданства.

«Хватит обманываться. От признания собственной низости тебе станет легче. Ты вел себя как жиголо, как те, кто охотится за стареющими американскими туристками в барах Сан-Паоло и Мадрида. Ты ничем не лучше их. Разве что у тебя есть образование… Жиголо с докторской степенью. Что ты сделал с Крис? С помощью алкоголя и ухаживаний ты разжег в ней огонь страсти, ты притворился, что хотел ее, а когда она была уже готова, спросил у нее, как у проститутки:

— Сколько раз доказать тебе мою любовь?

Ты играл ее чувствами, доводя почти до слез. Твой напор заводил тебя самого. Ты не начинал, пока она не теряла терпения, а потом внезапно набрасывался на нее, практически заставляя ее таять от удовольствия и забываться в наслаждении. Когда она приходила в себя, то с благодарностью покрывала твое тело поцелуями. Все получилось, как ты планировал: женился на Крис, получил вид на жительство, а затем американский паспорт».

Когда он стоял, присягая своей новой родине, то ни на мгновенье не мог выбросить из головы воспоминания о Зейнаб Рыдван. «Мне жаль, что ты оказался трусом!» — Зейнаб произнесла это тридцать лет назад, словно подводя итог всей его жизни. Крис отвлекла его от размышлений. Она вышла из ванной в халате, специально оставив его распахнутым, чтобы продемонстрировать свое ослепительно белое тело. Присев рядом на кровать, она потянулась к нему. Он посмотрел на нее: лицо было бледным, от страсти она тяжело дышала. Он хотел что-то произнести, но обнаружил, что ему нечего сказать. Как только он коснулся пальцами ее тела, она бросилась на него, с силой обняла и стала кусать его губы. Нащупав все выпуклости ее тела и вдохнув полной грудью ее аромат, он ощутил прилив крови и стал кусать ее груди и сжимать их в ладонях так же неистово, как и раньше. Однако неожиданно опять появились тревожные мысли. Он сконцентрировался, чтобы избавиться от них, и Крис, почувствовав, что с ним происходит, решила помочь ему с этим справиться. Она терпеливо и настойчиво заигрывала с ним и делала все, на что была способна, пробовала и то, и это, чтобы только его запал не исчез. Однако у него ничего не получалось. Он потихоньку угасал, пока не потух совсем.

Неудача застала их врасплох, как неожиданная новость, как промелькнувшая молния. Она зажмурилась и отодвинулась, в то время как он растянулся на спине, будто потеряв способность двигаться. Он принялся рассматривать блики на потолке, которые отбрасывала неяркая лампа. В голову пришла мысль, что тени эти небессмысленны. Разве вот эти очертания не похожи на большую медведицу с медвежонком? А эти — на два сросшихся дерева, одно повыше другого? Он придвинулся к ней и поцеловал в макушку. Она посмотрела на него глазами, полными слез, и ему стало ее жалко.