Люди по эту сторону - Расселл Д. Джонс

– Да? – спросила Инкрис, спокойная и счастливая.

– Пошли скорее! Пришёл корабль, и на нём два странника, с одним разобрались, а другой говорит, что знает тебя! Наверно, это тот самый чужак! Лишний!

Инкрис не стала ничего говорить – и поспешила вслед за пареньком. Как оказалось, обратно: на Западную пристань.

И корабль был тот же, на котором приплыла Яринь.

У перил ждали три старейшины.

– Я тут, – подбежав, сказала Инкрис.

Старейшины выглядели сердитыми и не смотрели друг на друга, как будто только что поссорились.

– Наконец-то, – вздохнула самая молодая из них – рослая дама лет пятидесяти. – Нужно, чтобы ты кое-что подтвердила. Или опровергла… Что ты знаешь о молодом мужчине, который называет себя Емъек из Солёных Колодцев?

Облегчение было до того сильным и внезапным, что Инкрис принялась хохотать и не сразу остановилась. А страху было! Лишний!

– Много знаю, – ответила она, ничуточки не смутившись. – Емъек, старший сын Брунги, а младший у неё – Жук. Ещё у него сестра Касси, она сейчас беременная. Он классно вяжет, ещё шьёт здоровские сумки, а ещё делает…

– Довольно! – прервала её самая пожилая старейшина. – А я вам говорила, что метки у него в порядке, и это рука Ру из Солёных Колодцев. Её стиль ни с чем не перепутать!

Старейшина дала знак портовым смотрителям, и вскоре на берег сошёл измученный Емъек, который ко всякому готовился, но никак не ожидал столь сурового допроса, и тем более необъяснимой реакции на упоминание Инкрис Даат!

Инкрис повисла у него на шее, чем удивила ещё больше: уж кто-то, а она никогда не любила обнимашки!

– Емъек, как я рада тебя видеть!

Он тоже обнял её. И тогда Инкрис заметила заветную запятую на его правом предплечье.

– Какой ты молодец! Поздравляю! А у Касси уже, наверное, вот такой живот. Пошли, сейчас обед, ты проголодался? У них там раков дают! Ты пробовал?

Ганн следил за ними со смесью ревности и удовлетворения… Но всё-таки хорошо, что Инкрис снова развеселилась!

– А я как письмо из дома получил, что тебя сюда отправили, решил заглянуть, – растерянно проговорил Емъек, – а тут они… Такое вокруг происходит – ты слышала? Я сам такую странную штуку видел у Туманных Вздыбей – хочешь, расскажу?

– Очень хочу, – ответила Инкрис, и в её голосе зазвучала прежняя уверенность с азартом, – но попозже. Когда я смогу это записать.

Когда Чайку понесло, и она принялась излагать свою завиральщину о звёздном излучении, ауре металлов и прочих «невидимых, но ощутимых влияниях», я тихонько, задним ходом, покинула ряды слушателей и выскользнула в коридор.

Если началась поэзия, выходит, по существу сказать нечего. Поэтому и доверили доклад Чайке: воду она лить умеет, ещё со школы… Но и заговаривается регулярно.

«У них тоже ничего», – мысль оказалась вкусной, как медовый леденец, и было так приятно покатать её по нёбу! «Ничего, ни-че-го, ни-че-гошеньки!» – тихонько мурлыкала я, подпевая доносящемуся из-за стены монотонному «ву-ву-ву».

…Бывало, я напоминала ученикам, что «стыдно радоваться чужим неудачам, дело у нас общее, надо помогать коллегам», – но сейчас-то меня не видели!

Не я одна умела вылавливать суть: следом вышла старейшина из Ста Водопадов. Её высокий лоб собрался в гармошку, седые брови грозно нависли над щёлочками глаз, а рот перекосило то ли от инсульта, то ли из-за чайковой болтовни.

– Вы тоже нам сказки будете сказывать?! – громким шёпотом спросила она, не скрывая раздражения.

Моих приплясываний старейшина не заметила – потому что я успела состроить скучную морду, как и полагается гранд-мастресс из Учёной Семьи.

Руководство было в полном праве хмуриться – второй месяц лучшие умы не могли выяснить назначения загадочных артефактов, свезённых из разных деревень в Высокий Брод. Новые образцы продолжали прибывать, а ответа по-прежнему нет как нет.

Начали поговаривать, что эти «лучшие умы» не такие уж и лучшие, если не могут разобраться. «Зря едят мясо». «Бесполезные мямли». «Мошенники!»

Обидно, но честно: те же старейшины быстренько среагировали, подпрягли вестниц и торговок – и, несмотря на сезон дождей, разослали повсюду предупреждения. А в Речной Бороде опять какую-то хитрость придумали – чтоб ловчее обмениваться обновлениями и ничего не упускать.

После случая в Туманных Вздыбях все придорожные кусты опутали ловчими сетями и удвоили число смотрителей. И у сигнальных столбов теперь стоят баки с раствором кислоты.

Даже отшельники со странниками вернулись в деревни! Кое-кто сделал это из страха столкнуться с «недомеченными», как у нас называли странных людей с неправильными татуировками. Но большинство посчитали, что так честнее: в спокойные времена все смиряются с чудаками и их привычками, а теперь – общая тревога, поэтому стыдно оставаться в стороне.

Поскольку в Высоком Броде всегда были лучшие лаборатории, сюда живо свезли тех, кто поумнее, выделили помещения, оборудование, средства – только разберитесь. А в ответ – мудрёный трёп и ноль вместо результата. Зато обед ещё никто не пропустил!

– Это ниже по Муэре любят погутарить, – шёпотом ответила я сердитой старейшине, – у нас дело делают, – и ушла к своим, чтоб больше ни на кого не нарваться.

Недовольных хватало: команда сладкоголосой Чайки хотя бы отчитывается. А мы ничего не обещаем. Некогда болтать!

Ещё в коридоре, подходя к нашей лаборатории, я услышала песню. Без слов, через «м-м-м», но мелодию трудно не узнать: «Как по речке по широкой плывёт длинный-длинный плот».

Когда я зашла, Сомка сбился и умолк. Хигги с Юм-Юм продолжали тянуть, заканчивая куплет. И лишь допев, прекратили. Родные люди!

«Ну, а что если бы я не одна зашла? Или кто посторонний нагрянул?»

– У Чайки пусто, – сообщила я, присаживаясь за свой стол.

– Какая новость! – фыркнула Хигги.

Она полулежала в кресле, закинув свои умопомрачительные длинные ноги на тумбу, где хранились реактивы, и внимательно перечитывала толстую тетрадь со сводными записями химических экспериментов. В тетрадь каждый вечер вшивали листы со свежими таблицами. В последние дни Хигги с ней не расставалась.

«Какая-то зацепка?» – в который раз подумала я.

Юм-Юм скорчилась у окна над линзой микроскопа. Пинцетом она поворачивала на стекле фрагмент «мячелёта». Со своего места я легко определила, какой. №4—18 – плоская пластина с письменами.

Закончив убираться на общем рабочем столе, Сомка подсел к Юм-Юм.

– Мне не нравится, что они так легко разрушаются, – заметила Хигги. – Какие-то слишком хрупкие!