Год жизни. Как прожить его так, словно он последний - Стивен Левин

Большинство людей совершенно не готовы встретиться со своей необъятностью. В смерти, как и в жизни, большинство идёт привычной дорогой, какой бы болезненной она не была, лишь затем, чтобы оказаться в узнаваемом окружении – пусть даже совсем неудовлетворительном. Мы мыслим слишком узко. В сущности, мысль как таковая недостаточно обширна, чтобы охватить истину. Истину, как и своё изначальное лицо или неопределимое чудо бытия, мы никогда не можем полностью «узнать», но всегда можем полноценно ею быть. В Ветхом Завете говорится, что мы можем познать Бога, но не можем быть Богом. По моему опыту, всё в точности наоборот. Мы можем переживать этот уровень сознания, этот простор бытия, восторг от которого, за неимением лучшего слова, можно называть Богом, но впоследствии мы не можем описать, каким было это переживание. Мы склонны описывать его не таким, каким оно было. Но дело не в том, что это нельзя ухватить мыслью. Оно было не формой, но и не отсутствием формы. Оно было не во времени, но в безвременности, из которой исключено время. «Это было не похоже ни на что, что я переживал прежде, но было мне совершенно знакомо».

Целую истину невозможно удержать в мысли, однако её послевкусие может длиться всю жизнь. Мысль по отношению к уму – то же, что ваше преходящее лицо по отношению к изначальному лику. Мысль просто описывает себя. Для истины мы нуждаемся в чём-то большем и более интуитивном – что, даже когда ум в растерянности, найдёт путь домой по памяти.

Обнаружение нашего изначального лица – это работа, которую необходимо совершить сейчас, пока наше нынешнее лицо ещё не опало безжизненно на лицевых костях черепа, беспомощно взирая на нас снизу вверх, со смертного одра.

Как говорилось ранее, в различных священных книгах описываются методы, с помощью которых мы можем избежать олицетворения нашего непрестанного страха смерти даже после того, как мы умрём. Наш страх быть раненными, по всей видимости, усиливается за счёт всякого отождествления с любым телом, каким бы тонким или сиятельным оно ни было. Ваше изначальное лицо не обладает формой. У этого лица даже нет лица.

Многих бросает в дрожь, когда они рассуждают о возможности того, что загробный мир окажется жесток. Мы подозреваем, что наша жизнь при внимательном изучении не будет признана достойной. Мы боимся воздаяния. Мы воображаем, будто смерть во всём отлична от жизни, хотя она состоит из тех же проекций ума.

Из книг нам известно множество религиозных сюжетов о том, что может случиться после смерти, и нас печалит, что наказание считается настолько необходимым и даже священным. Нет ничего благородного в страдании, кроме той любви и прощения, с которыми мы его принимаем. Многие убеждены, что если страдают, то становятся ближе к Богу, но я встречал мало людей, сердце которых было открыто к страданию настолько, чтобы это высказывание можно было назвать правдой. Большинство из тех, кто говорит об аде, в этот момент в нём находятся. В своём опыте умирания и погружения в смерть, не говоря уже о видениях того, что за их пределами, я не встречался ни с чем подобным. В сущности, представление о том, что после смерти мы попадаем в ад или в рай выглядит, скорее, практичным, чем духовным. Что мне показалось больше всего похожим на ад, так это боязливая привязанность к небесам на смертном одре: недостаток доверия к происходящему. Ад – это помрачённое сердце.

Однако даже ад может вести к раю, когда его милосердно осознают и позволяют без осуждения пребывать в сознании. Такова история умирающего тибетского ламы, окружённого внимательными учениками, который замечает, что они молятся о том, чтобы он переродился в небесных мирах. Подняв слабую руку, он сказал: «Не молитесь, чтобы я переродился на небесах. Молитесь, чтобы я переродился в аду, ведь какое место больше нуждается в сострадании и мудрости?»

Если представление об аде развивает ваше сострадание, если человек осознаёт тот ад, в котором пребывают многие, то мощной практикой может стать направление любящей доброты в эту тьму. Это может быть полезным для ваших сестёр и братьев. Это может побудить сердце к сохранению открытости и доступности даже в самых сложных обстоятельствах.

Страхи адской кармы мучают многих, но карма – не наказание. Это просто эволюционный импульс, передаваемый от урока к уроку. Это благодатный процесс, зачастую больше опознаваемый через восприятие, чем через события. Наша карма не столько создаёт то, что случается с нами, сколько наше отношение к происходящему. Карма – это наша развивающаяся способность к решению проблем на всё более глубоких уровнях. В карме нет воздаяния, только упорное напоминание, пока мы не усвоим урок – не отпустим своё страдание. Это карта, указывающая путь к освобождению, предупреждающая нас, где прежде на дороге появлялись выбоины, и искусно показывающая, как случайно не забрести в ад. Карма для проявляющегося духа – как точный диагноз при неизвестной болезни: возможность признать то, что препятствует исцелению, и шанс снова обрести цельность.

Я вспоминаю, как несколько лет назад меня пригласили рассказать о смерти и умирании группе американцев, которые занимались практикой тибетского буддизма. Когда они говорили о возможностях загробных миров, можно было ощутить, как у всего коллектива напряглись животы. Страх и беспокойство наполнили помещение. Их приводил в содрогание «переход порога», поскольку они понимали «Тибетскую книгу мёртвых» и другие подобные тексты неполно. В помещении было душно от невежества и растерянности. Мне хотелось рассмеяться, но вместо этого я предположил, что если они верят в переселение душ, то вынуждены признать, что до этого много раз проходили через этот процесс, и на этот раз вышли из него достаточно неплохо, учитывая их интерес к ясности и состраданию. Я указал, что они обнаружили немало мудрости, усилившей импульс для поступательного развития, и что чем больше мы учимся проводить хорошо плохой день, тем лучше он станет.

Когда мы перестаём защищаться от жизни, каждый момент приобретает новую значимость. Мы начинаем дорожить своим бытием даже больше, чем своим становлением. Каждый момент памятования бесценен – это вечный миг, в котором нет иного.

Даже наши озарения, которые мы удерживаем для защиты, могут поработить нас. В сущности, даже просветление приводит к совершенству не личность, но только взгляд. Оно очищает глаза от пыли, но не меняет их цвета. После своего окончательного освобождения Будда сказал, что он сломал потолочную балку, что удерживала крышу его «дома», его обусловленности, его кармы, его представления о себе. Он разрушил причину страдания, что закрепощает ум и затемняет истину, и вечно пребывал в этом состоянии.

За пределами колеса рождения и смерти, за пределами понятий, что ограничивают наше рождение и умаляют смерть, находится истина. Истина – это простор бытия до того, как он сгущается в форму, бессмертное до его явления в маске смертного. Это то, во что желают погрузиться индуисты и буддисты, чтобы прекратить круговращение жизни и смерти и без промедления вступить в истину, запредельную имени и форме.

Обладать этой более глубокой истиной, нося её словно библейскую «повязку на челе», – значит, выйти за пределы самой смерти и уж тем более за пределы диорам ума, изображающих вознаграждение и наказание, которые являются нам в виде того, что ниже или выше нас – но это лишь изощрённые формы ухода от жизни. Всю жизнь пребывая в заблуждении и страдая тяжёлой формой ложного самоотождествления, многие полагают адом то, что является не более чем трудностями при отпускании собственного страдания, при полном очищении от заблуждений и сомнений. Это прополка сада, переходное состояние, временное и искусственное, перед принятием «мига воспоминания», раскрывающего небесные врата – так что мы можем сдаться тому в нас, что порождает ад. Ад – это просто похмелье, которое проходит при правильном питье и питании. Это просто разгрузка. Это преддверие небес, подобно тому, как небеса – преддверие ещё более просторного рая.