Год жизни. Как прожить его так, словно он последний - Стивен Левин

Людей, сообщивших затем, что у них возникло необычное чувство, будто они являются всего лишь сознанием, просто созерцающим тело (пережившим нечто вроде внетелесного опыта), мы пригласили понаблюдать за вскрытием трупов. Я и Ондреа вместе с многочисленными группами посещали одну из больниц, с которыми мы сотрудничаем, чтобы немного углубить переживание этого процесса. Во время вскрытия люди видели, что тело человека ничем не отличается от тех туш, что выложены на витринах мясных магазинов. Это сплетение плоти, нервов, связок, мышц и костей, что издавали вонь, когда патологоанатом вскрывал их, обнаруживая блестящие на свету внутренние органы. Это был мощный урок, не только иллюстрирующий бренность всего и жуткую истину слов о том, что красота – лишь поверхность, но и указывающий в сторону приоритетов, благодаря которым жизнь становится достойной того, чтобы её жить.

Традиционно такого рода медитацией на кладбище занимаются йогины, ночующие рядом с гниющим трупом, или монахи и монахини, воображающие, как их тело лежит на земле, медленно превращаясь в неё. Так, когда мы расширили эту практику и стали наблюдать, как труп разлагается под землёй, я заметил, что во мне присутствует явно ощутимый страх быть погребённым заживо. Это было жестокое созерцание – одно из тех, которые лучше не откладывать на потом. Оно помогло мне вступить в диалог с этим рудиментарным страхом, который всё больше растворялся в первичном просторе, возникающем из расслабленности живота. В связи с этим не было больше необходимости заживо хоронить свой страх быть погребённым. Созерцание не столько уменьшило этот страх, сколько открыло ему доступ к сердцу.

Характер созерцания не меняется, неважно, воображаем ли мы, как наше тело разлагается в земле или на ней, или как его поглощает печь крематория, нагретая до 1 000 градусов. (Поскольку я еврей, последний образ показался мне особенно сильным и полезным для прохождения определённых сложных уровней моей практики прощения.) Такое созерцание ловит нас на то, за что мы держимся. Оно напоминает нам о необходимости смягчиться и отпустить.

Спустимся же в свою могилу и заглянем внутрь. Подберём свой изъеденный червями череп. Вглядимся в его пустую чашу, где, казалось, когда-то был целый мир и подивимся тому, что – словами Рабиндраната Тагора – «столь многое могло так долго пребывать в столь малом». Наблюдение за тем, как тело растворяется в земле – это тест Роршаха на то, насколько велик наш страх перед потерей контроля. Не так-то просто оставить свои привычные отождествления.

Мы сжали в собственном теле, как в кулаке, жизненную силу, пытаясь удержать её и жить вечно. Это ограничивает нашу смелость и щедрость и сокращает нашу жизнь. Из-за цепляния тело настолько сведено судорогой, что может потребоваться время на то, чтобы оно расслабилось и вернулось в свой естественный простор. Раскрытие этого кулака – акт веры, это медленное разгибание пальцев, одного за другим, отказ от привязанности – уровень за уровнем, отпускание тела для высвобождения духа, чтобы он смог легко жить внутри тела.

Несколько лет назад на недельном семинаре в Лос-Анджелесе некоторые участники, страдающие от опасных для жизни заболеваний и делившиеся историями из собственной жизни – поскольку она, судя по всему, подходила к концу, – подняли одну общую тему. Они ощущали, что не могут спокойно умереть, поскольку не реализовали своих амбиций. Им не удавалось ухватиться за медное кольцо, сколько бы они ни вращались на карусели жизни, и это вызывало у них смятение и разочарование. Возможно, это переживание было настолько острым потому, что многие из них были безработными актёрами, задыхающимися от миазмов голливудского ада.

Один необыкновенно привлекательный мужчина делал особенный акцент на том, что в борьбе со СПИДом его больше всего выбил из колеи тот момент, что спустя почти десять лет, проведённых в «попытках пробиться в киноиндустрию», он теперь понял, что никогда не добьётся успеха. Он сказал, что чувствует, что не доживёт до того дня, когда станет известным актёром, что его мечта – увидеть собственное имя вверху титров – распадалась вместе с его телом. Бледный и дрожащий, он говорил: «Я искренне признался самому себе, что умру неудачником, не осуществив своей мечты». Он олицетворял собой испуганную часть каждого из нас. Казалось, его скелет не способен был более противостоять силе притяжения, когда он снова откинулся на стул. Почти задыхаясь, он сказал, что надеялся обрести «единство с происходящим», но вместо этого он оказался «несчастным, отделённым от самого себя». Поскольку он ощущал, что жизнь не сдержала перед ним обещаний, что он не реализовал свою цель, сдувшиеся амбиции обвились, подобно пуповине, вокруг его горла, удушая и препятствуя его окончательному рождению, заставляя его отказаться от осуществления собственной смерти.

Большая часть слушателей не упустила аналогии между его разочарованием и «жизнью шоу-бизнеса». Его сложная ситуация спровоцировала что-то в коллективном мозге: один за другим люди вставали и говорили, что тоже боятся, что если не получат положительного отклика от жизни, то эту жизнь могут ненароком перенаправить в монтажную студию. Если до своей смерти они не преуспеют, не достигнут просветления, не станут суперзвёздами, это сведёт историю их жизни к убогому чёрно-белому кино, и его станет невозможно смотреть в широкоэкранном формате, вроде Cinemax. Мы так долго наблюдали за собственной историей, что нам трудно вообразить себе, что занавес опустится без всякой реакции со стороны публики.

Это одинаково верно, о каком бы «театре» ни шла речь. Я утешал многих, кто рыдал на медитационных ретритах и чей величайший страх заключался в том, что они могут не успеть перед смертью достичь просветления. Воображая, будто обретение целостности происходит в одномоментном событии, а не через глубокий постепенный процесс отпускания и исцеления, они в буквальном смысле не видят своего положения. Вероятно, они не понимают, что их неудержимое стремление получать некий трофей за свои заслуги – лишь свидетельство их чувства собственной никчёмности, порождённого более глубоким разочарованием. Не раскрыв своей собственной великой истины, не восприняв исцеления, ради которого эти люди родились, они поставили себе целью успех. Неважно, что было их мечтой – популярность или звёздный блеск, публикация книги, отыскание истинной любви или победа над своим гневом – эти люди были убеждены, что их жизнь неполна.

Я был свидетелем смерти многих людей, которые сетовали, что не могут умереть спокойно, поскольку чувствуют, что не реализовались в жизни. Это очень распространённый этап развития, который мы проходим, если больше привязаны к объектам жизни, чем ценим её эволюционное раскрытие. Те люди, которые прорываются сквозь эту липкую паутину на своём пути, сквозь ощущение, что они не получили того, зачем пришли, когда наступило время покидать мир, чувствуя, что это вполне стоило того – особенно, если учесть, сколь широка дорога, открывающаяся впереди. Как и любое несчастье, чувство никчёмности и провала не ново, но в момент надвигающейся утраты оно может обостряться. Многие клянут собственное невезение, не позволившее им «добиться своего», забывая, что «своё» им уже дано и теперь только они могут превратить его в искусство: создать алтарь священному прошлому, соединиться со своим сердцем в сиюминутном настоящем, открыться таинственному будущему, выйдя за пределы старых знаний.