Дети Робинзона Крузо - Роман Канушкин

— Не знаю, — честно признается он. Разлепить губы оказалось непросто.

— Ты же говорил, они не опасны! — настаивает Джонсон, а Миха думает: что, кроме паники и страха, он сейчас услышал? Обвинение? Укоризну? Миха не знает. Возможно, и Джонсон тоже. Наверное, это требование ребенка немедленно вернуть мир в прежнее нормальное состояние. И еще понимание, что это требование не удовлетворят. Теперь ты сам. Только ты сам, если попытаешься.

— Не знаю, — говорит Миха. — Может, взбесились.

Отлично. Успокоил. Трус.

— Я к тому, — Плюша пытается выправить ситуацию, — бабка их, наверное, подкармливает, вот они и болтаются тут.

— Они не болтаются!

Да, черт побери, это правда. Но что тут поделаешь?

На тропинке, по которой они пришли, стоит ближайшая к ним собака, и Миха понимает, что до нее не больше двадцати метров. У страха глаза велики, но Плюше кажется, что именно эта беспощадная сука (Миха откуда-то знает, что это именно сука) здесь самая крупная, именно ее глаза сейчас наливаются кровью, именно она...

Что она? Что ИМЕННО она?

Михе уже не отведено времени на вопросы.

Со стороны моря приходит жалобный стон. Потом протяжно и тоскливо, как металлом по стеклу, заскрипело, ухнуло, переросло в грохот. Оба мальчика быстро переглядываются. И хоть в подобной ситуации не может быть ничего смешного, мгновенная истеричная улыбка растягивает их губы — это, конечно же, Икс выкинул очередной фортель. Икс с его чудесной удачей, кажется, грохнулся вниз, прихватив с собой кусок стены.

И собаки кинулись. С лаем, перебивая друг друга. Словно их включили. Лишь мгновением позже оцепеневшие от ужаса мальчики поняли, что произошло. Все собаки бросились туда, за дом, на грохот, где с водосточной трубой в руках так неудачно приземлился Икс. Ею, трубой, он, кстати, и будет отбиваться.

Но один зверь остался. Самая крупная, ближайшая к ним собака. «Беспощадная сука» в версии Плюши.

Миха видит жуткую картину: собака оскаливает пасть, даже неверного света, то ли лунного, то ли от окон, хватает, чтобы различить блеснувшую жилу слюны и изогнутые клыки; собака готова к прыжку, она мягко приседает на передние лапы, отталкивается задними, ее косматая морда припадает к земле, и вот она устремляется ввысь... И заходится в неистовом лае. В самой верхней точке что-то с силой дергает ее, собака рушится на землю, неуклюже поджав хвост. В бешеной ярости вскакивает, чтобы повторить попытку, и снова что-то ее одергивает.

Где-то слышатся вопли и ругань отбивающегося Икса, грубая брань борца и обещание «содрать с сынков кожу живьем», а Беспощадная Сука предпринимает еще одну попытку броситься на мальчиков и снова с тем же результатом — неведомая сила сдерживает ее. На секунду, в каком-то нелепом, обиженном замешательстве, собака даже замолкает.

— Она на привязи, — говорит Джонсон сухим голосом, будто боится поверить такому счастью.

— Наверное, — неуверенно соглашается Плюша.

(Позже он поймет причину неуверенности — они пришли по этой тропинке, и никаких собак на привязи здесь не было, но сейчас ему не до анализа своих эмоций.)

Грозный рык нарастает, переходит в остервенелый лай, собака кидается на них, блондинка-монстр с пенной пастью, чудовище, которое хочет их растерзать. Как в полусне Плюша слышит звук распахиваемых окон, и до них доходит ворчливый речитатив Мамы Мии:

— Фу, Шамхат! Фу! Нельзя. Мама Мия...

Собака, поскуливая, садится, не сводя с мальчиков налитых кровью глаз, пытается рычать.

— Нельзя, Шамхат, фу!

Словно не находя себе места, собака начинает топтаться, вертится вокруг собственного хвоста и покорно ложится, переминаясь передними лапами. Мальчики видят, как Икс и Будда уже несутся прямо через заросли, несутся как ошалелые. Лай не утихает, но теперь это не важно.

— Бежим! — быстро говорит Плюша.

И они бегут сквозь колючий кустарник, не чуя ног. Бегут через камни и невидимые трещины в скалах, бегут сквозь тьму, и грозное дыхание погони холодит их спины. Они бегут через железнодорожную насыпь и останавливаются лишь перемахнув через белый римский парапет, очерчивающий приморский парк. Им хочется плакать. И смеяться. Плакать и смеяться одновременно.

VI.

Миха-Лимонад смотрит: в ту ночь они вплотную подошли к темной линии, может быть, уже двигались по ней. И он, оказывается, до сих пор почти слово в слово помнит их разговор. О том, что случилось, что видел каждый в немецком доме. Разговор, после которого она приняли несколько важных решений, и главным среди них стало — вернуться. Сделать поджиги, вернуться в дом Мамы Мии и забрать фотографию.

Забавно, но этот разговор действительно смахивал на детскую страшилку про «черную-черную старуху». Только у страшилок есть одно счастливое качество — они заканчиваются. Всеобщим весельем, иногда — насмешками. А порой, — говорят, бывает и такое, — какой-нибудь затюканный мальчик может со страху надуть в штаны. Так говорят.

Но мальчики вырастают. Если вы, конечно, не какой-нибудь Питер Пэн. Почти все мальчики вырастают. И это важное уточнение.

VII.

И еще кое-что помнит Миха-Лимонад. Как на следующее утро они говорили вдвоем с Буддой, прежде чем рассказать все остальным. Советовались, потому что Будде надо было открыть свою тайну. Стоило признать: в немецком доме для каждого оказалось припасено свое кино. Для каждого их них.

Это касалось гостей Мамы Мии.

Почему Будда решил предварительно посоветоваться только с Михой, так и осталось неясным. Скорее всего, не хотел обижать Икса, — ведь долговязого везунчика в гостевой комнате ждало кино намного более безумное, чем баба, сидящая на мужике, — не хотел оставлять его в одиночестве. И уж наверняка не из-за опасений, что ему не поверят. После того как на пляже, в большую волну, Будда продемонстрировал некоторые свои способности, ему бы поверили безоговорочно. Никто больше не считал его просто фантазером и уж тем более трусишкой.

Это касалось гостей.

Для начала непривычно тихим, словно выцветшим голосом Будда сообщил Михе, что среди них был кое-кто, кого он знает.

— Ну и что? — Плюша пожал плечами. — Я знаю многих местных.

— Это был неместный.

Плюша усмехнулся — так обычно усмехаются дурным вестям. Он смотрит на Будду — его всегда веселые живые глаза кажутся растерянными.

— В смысле — не местным? — отзывается Плюша.

Будда делает неопределенный знак рукой:

— Понимаешь, это... ты, ну, как бы... — он как будто подбирает нужное слово, но Миха понимает, что происходит нечто другое: от этого понимания легкий озноб проходит по телу. Будда подбирает наиболее подходящий момент, чтобы сделать свое непростое сообщение.