Идеальная копия: второе творение - Андреас Эшбах

Эти снимки явно передавали нелюбовь его семьи к фотографиям. Быть может, они запечатлели приятные воспоминания, но при подробном рассмотрении оказывалось, что они не говорили ровным счетом ничего. На девяноста процентах из них можно было видеть мать, на остальных – отца, смотревшего в объектив с таким перекошенным лицом, как будто он ее боялся. Фоном служили заросшие пальмами улицы, старые стены крепости или морской берег. Легко было догадаться, что это в Испании.

Вольфганг хотел было уже захлопнуть альбом, но взгляд его приковала одна фотография. Что-то на ней раздражало его, но что? Он поднес альбом ближе к свету и рассмотрел снимок повнимательнее. Это была одна из фотографий серии «Мать-перед-древними-стенами». Древняя стена окружала утес, на котором возвышались мощные стены крепости, а за ними виднелся маяк. Мать стояла, одной рукой придерживая на голове соломенную шляпку с широкими полями, а другой указывая на море. Стандартная поза для фотографии.

Но тут Вольфганг понял, что раздражало его на этой фотографии, и это подействовало на него, словно прямой удар в солнечное сплетение.

Он узнал эту крепость.

Более того: каждый, кто не провел последние две недели на другой планете и не был убежденным телененавистником, знал эту крепость. Может, и не у всякого была учительница по истории, которая чувствовала себя обязанной разъяснить на примере видеопленки, запечатлевшей одно знаменитое интервью с одним знаменитым ученым, что это здание называется крепость Эль Морро. Но никто точно не смог бы забыть, что это интервью было снято в Гаване.

Другими словами, его родители, которые поженились за год до его рождения, провели свой медовый месяц не в Испании, а на Кубе.

– Думаю, что это ничего не значит, – сказала Свеня.

– А я уверен, что все это не просто так, – ответил Вольфганг.

Она вопросительно посмотрела на него:

– Но…

– Черт, Свеня, они меня обманывали! Они никогда не говорили мне, что были на Кубе. Никогда. Всю жизнь я считал, что они ездили в Испанию. Они были на Кубе, как раз в то самое время. Все сходится.

Слова буквально сыпались из него. Только теперь, когда ему наконец было с кем поделиться, он ощутил, какая дрожь била его внутри.

На большой перемене они прятались вне школьного двора, в уголке между стоянкой велосипедов и живой изгородью из грецких орехов, отделявшей школу от соседнего парка, который по молчаливому согласию облюбовали себе любовные парочки.

– Но ведь генетический тест доказал…

– Это может значить все, что угодно. К примеру, может просто означать, что я не являюсь клоном своего отца. Но и в таком случае я могу быть клоном кого угодно, Фиделя Кастро, например, или Адольфа Гитлера, или еще хрен знает кого. – Вольфганг внутренне попытался успокоиться и собраться с мыслями. – Хотя нет. Когда я думаю о том, как ведет себя со мной отец, скорее я мог бы быть клоном Пабло Касальса.

– А кто это – Пабло Касальс?

– Испанский виолончелист. Ужасно знаменитый, преобразовал технику игры на виолончели и так далее и так далее и так далее.

– Понятно. Но он уже умер, ведь правда?

– И давно. В 1973-м, кажется.

– А где тогда можно взять его ДНК?

Вольфганг пожал плечами.

– Это не так уж сложно. Подумай о расследованиях, которые на основе генетики проводит в наше время полиция. Достаточно одного волоса или капли пота. Стоило сохранить один только смычок Касальса, на нем несомненно остались какие-нибудь частички кожи или еще чего-нибудь. В конце концов, речь идет всего лишь о какой-то чертовой клетке.

Свеня задумалась:

– Но как можно гарантировать, что клетка, которую ты найдешь, действительно принадлежала Касальсу, а не какому-нибудь коллекционеру?

– Быть может, именно так и было, – угрюмо продолжил Вольфганг. – Произошла путаница. Наверное, именно поэтому у меня такие трудности с виолончелью. Потому что на самом деле я клон какого-нибудь музейного работника. – Тут его озарило. – У тебя все еще есть ключ от библиотеки для старших классов? Я бы взял себе на дом на каникулы книгу о генной инженерии. Сдается мне, что пора наконец разобраться, кто я на самом деле.

– Тебе не кажется, что ты все-таки немного преувеличиваешь? – спросила Свеня, разыскивая чип-карту в своем кошельке.

Вольфганг чувствовал огромный ком в горле:

– Свеня, я клон. Я знаю это.

Лучше сказать это прямо сейчас. Если она решит с ним расстаться, у него будет две с половиной недели каникул, чтобы пережить это.

– Ты говоришь это так, как будто ждешь, что я начну звать на помощь.

– Клон, Свеня. Монстр из лабораторной пробирки.

Ее лицо неожиданно помрачнело. Так он и знал. Оставалось надеяться, что ему удастся выдержать французский и химию так, чтобы по его лицу никто ничего не заметил.

– Слушай меня внимательно, господин Ведеберг, – серьезно сказала Свеня, – я рассталась с Марко потому, что он говорил про тебя такие вещи. Только, пожалуйста, ты теперь не начинай.

– Но ты думала о том, что будет, если все это окажется правдой?

Она изучала его так серьезно, как будто собиралась потом написать по памяти его портрет.

– Ты такой, какой ты есть, – задумчиво пояснила она. – И мне нравится, какой ты. Вот что для меня важно. А не то, как ты появился на свет, глупенький… – Она наклонилась к нему и поцеловала. – Вот. Ты же специально все это затеял, чтобы я призналась тебе в любви, или как? Оставь эти штучки. Я всегда на это попадаюсь.

Вольфганг был поражен до глубины души.

– Что? Я?

– Но вне всякой связи с ситуацией, – продолжила Свеня, с крайней заинтересованностью разглядывая кончики своих туфель, – я все-таки думаю, что общепринятый метод производить людей на свет остается вне всякой конкуренции.

Вольфганг аж взмок. Что это могло значить?

– Э-э, ну да… – промямлил он, чувствуя, что краснеет как рак. От ответа его спас пронзительно прозвучавший звонок на урок, что несомненно было хорошо, потому что в голову ему лезли глупейшие ответы.

– Теперь мы довольно долго не сможем видеться, – вместо этого сказал он.

– Но я хотя бы знаю, где ты.

– Я бы хотел поцеловать тебя еще раз на прощание, – эти слова буквально слетели у него с языка.

– Так сделай это наконец, – сказала Свеня.

Потянулись серые, безрадостные каникулы. Вольфганг целыми днями разучивал пьесы и даже прилагал усилия, надеясь, что за примерное поведение в ближайшее время его освободят из-под домашнего ареста и он снова сможет встретиться со Свеней. Не видеться с ней хотя бы один раз в день оказалось для него еще большим испытанием, чем он мог предположить. Впервые в своей жизни он мечтал, чтобы каникулы закончились побыстрее.