Катарсис. Северная башня - Виталий Храмов

– Северянин! – слышу я бас лорда.

– Да, властитель!

– Всё одно ты всем танцы поломал. Ещё и шеи свернут. Только сюда все и смотрят. Мой город…

Вот так вот просто, но окуеть как гордо: «мой город»!

– …уже который день на ушах стоит. Ты поёшь для черни. Спой и для нас.

– А что не спеть для таких хороших людей? Песне всякое сердце радо. Только я песен на этом языке не знаю. Я буду петь на тех языках, на которых говорили люди, эти песни сложившие. Музыканты, если смогут, подыграют.

– Ты пой, а потом перескажешь, о чём песня.

– Идёт.

– Кто идёт?

– Извините, властитель, я ещё плохо говорю на вашем языке. А спою песню старого наёмника, неуёмный характер которого не дал ему спокойной жизни. Ничего он не нажил, но благодарит покровительницу – Удачу, за интересную и насыщенную жизнь:

А потом запросили про любовь. Ну, сами напросились. Спел им, что «опустела без него Земля», потом – про «долгое эхо друг друга».

А потом намекнул, что не смоченное горло может и заклинить, как коленвал без масла. Слуги принесли кубки, выпивку. Пошла жара! А то стоят с постными рожами, блеяние моё слушают. А как вино в головах заиграло, так и стал я Кобзоном и Меркьюри, что Фредди. И песни мои стали интереснее, мелодичнее, гармоничнее и интуитивно – понятнее.

А потом туса перестала особо нуждаться в моих потугах, пошла цепная реакция. Музыканты трендят одно, я вою про звезды, народ пляшет и общается кучками.

Только тут я понял хитрость этого медного здоровяка. Без закуси да на ногах народ окосел быстрее, что сильно дешевле. А когда здоровяк свалил, никто не обратил внимания. Не до хозяев стало. Народ шнырял туда-сюда. Уходили, приходили. Правильно – в замке полно тёмных углов. И переговорить можно без лишнего внимания к разговору, и позажиматься. Вон, дамы возвращаются раскрасневшиеся, взъерошенные, как куры из-под петуха.

– Северянин, что же ты замолчал? – слышу я этот голос. Выматерившись, но молча, падаю на одно колено, склоняю голову. Привыкаю? К коленопреклонённой позе? Я не забыл, что я простолюдин, хоть господа и снизошли дозволить их развлекать беседой и пением.

– Господам уже и так весело. Решил избавить их от своего присутствия, – отвечаю.

А сам – зырк-зырк по сторонам. Нет ли палева? Я, из природной наглости, бухал в неприметном закутке за колонной, место настолько престижное, что рядом никого. Уже проще.

– Встань, северянин, – велела она.

– Моя госпожа, вы обронили, – удивлённо говорю я, на ладони моей перстень. – Позвольте вернуть?

Она смутилась. Слегка. Морду лица держит. Покер фейс.

– Почему?

Улыбка и угодливое выражение сошли с моего лица, чувствую. Мне непривычно носить маску шута – мимические мышцы устали. Чую, как возвращается привычное лицо, оскал, с которым я вёл переговоры с партнёрами по бизнесу в прошлой жизни.

– Потому что я не могу позволить тебе, оборзевшая от вседозволенности сучка, оскорблять меня, заплатив мне. Я не девка продажная! Я не зарабатываю на жизнь услужением женским прелестям.

– Гордый? – Покерфейс, глаза жестокие. Два ледяных озера. И два смертных приговора. Как в Штатах – три повешения.

Пора вернуть маску шута. Я тут никто. Пыль.

– Кроме того, моя госпожа, я не могу позволить настолько божественному созданию унизить себя, платя за толику счастья и любви. Вы, миледи, достойны того, чтобы к вашим ногам складывали горы золота за один только взгляд ваших прелестных очей.

– Мерзавец, – вздохнула сучка, – хитрый, льстивый, лживый. Ты же знаешь, что перстень не за твои услуги, а за молчание.

– Я дал тебе, девочка, слово, что не узнаю тебя.

– И нарушил его!

– Моё старое сердце не выдержало вашей красоты, миледи.

Смеётся. Наконец-то. Даёт мне руку, самые кончики пальцев. Целую почтенно, перстень – в её ладошке. Ловкость рук, и никакого палева. Я не настолько туп, чтобы верить, что на нас сейчас никто не смотрит. Не слышат – верю. Но пасут точно! Стража – по должности, остальные из любопытства.

– Пригласи меня на танец, – просит.

Подвести меня под эшафот задумала?

– Не думаю, девочка моя, что это здравая мысль. Ты – властительница. Я – простолюдин. Моя голова мне дорога. Как память.

Опять смеётся.

– Ни к чему вам, миледи, тень на ваше честное имя. У вас прекрасный муж, прелестные дети. Не хотелось бы это разрушить.

Смотрит внимательно.

– Да нет у меня никаких планов на тебя, девочка! Нет. И не будет. То, что было – было прекрасно. И останется в моём сердце. И только там!

– Очень хочется тебе верить. Моя забава чуть не кончилась неприятностями. Из-за тебя. Проводи меня.

– С удовольствием, девочка моя. Но разве я добивался твоего внимания? Я сам оказался в этом щекотливом положении – случайно. И хочу только унести ноги.

– Надеюсь на твоё слово.

– Да, девочка моя.

– Почему ты называешь меня так?

– Ну, до меня же ты и была девочкой. В некотором смысле. Так? Кроме того, ты очень юна, прелестница.

Она смеётся заливисто. И – краснеет. Чудно!

– На нас все смотрят, – шикаю я.

– Пусть. Сегодня я жду тебя там же. Мне понравилось.

Ага, все испытания и твои нехитрые логические ловушки я прошёл. Больше ты не будешь меня пытаться под топор палача засунуть?

– К мужу, лапушка. Удиви его. Удивишься сама. А про меня забудь.

– Ты желаешь рассердить меня? На дыбу захотел?

– Если мы сольёмся ещё раз, я тебя совсем полюблю. А я не разделяю любимых с другими мужиками. Я их убью. И мужа твоего.

Смеётся:

– Наглец! Ты уже наговорил на пыточную темницу.

– Не думаю, что тебе выгодно, если палач разговорит меня. И мужа твоего я зауважал, дети твои приглянулись. Не хочу это порушить. Кроме того, что я буду с этим делать? Со всеми этими замками, землями и холуями этими? Я жутко боюсь ответственности. А от их мягких языков у меня будет сыпь. Нет, власть и я – несовместимые понятия.

Опять смеётся, стучит меня кулаком по шее. Привстав на носочки и вытягиваясь. Хотя я склонил шею, чтобы ей было удобнее. Опять смеётся.

– Рад, что ты развлёк мою жену, северянин, – слышу бас.

Поклон, не сломается шея. А от топора – запросто. Когда же я свалю из этого мерзкого места? Все эти политесы! Мать… мать… мать…