Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Когда я выехал из ворот в двуколке с откинутымверхом, дождь лил уже всерьез, и я вымок еще прежде, чем доехал до Калужскойплощади. Это бы полбеды, но во всем потоке экипажей, кативших по Коровьемувалу, в этаком бесстрашном виде оказался я один, что со стороны должно былоказаться странным. Солидный человек при больших усах и бакенбардах почему-то нежелает поднять на коляске кожаный фартук: с краев котелка ручьем стекает вода,лицо тоже всё залито, хороший твидовый костюм повис мокрым мешком. Однако какиначе меня опознали бы люди доктора Линда?

У моих ног стоял тяжелый чемодан, биткомнабитый четвертными. Впереди и сзади, храня осторожную дистанцию, ехали агентыполковника Карновича. Я пребывал в странном спокойствии, не испытывая нистраха, ни волнения – наверное, нервы пришли в онемение от долгого ожидания исырости.

Назад оглядываться я не смел, ибо этострожайше запрещалось инструкцией, но по бокам время от времени поглядывал,присматриваясь к редким прохожим. За полчаса до выезда мне протелефонировалФома Аникеевич и сказал:

– Господин Ласовский решил принятьсобственные меры – я слышал, как он докладывал его высочеству. Расставилфилеров от Калужской площади до самой Москвы-реки, в полусотне шагов друг отдруга. Велел им не зевать и брать всякого, кто приблизится к вашему экипажу.Боюсь, не произошло бы от этого опасности для Михаила Георгиевича.

Филеров я распознавал без труда – кто ж кромених станет прогуливаться со скучающим видом под таким ливнем? Только помимоэтих господ с одинаковыми черными зонтами на тротуарах, почитай, никого и небыло. Лишь ехали экипажи в обе стороны, и тесно – чуть не колесо к колесу. ЗаЗацепским валом (название я прочел на табличке) сбоку ко мне пристроилсябатюшка в колымаге с натянутым клеенчатым верхом. Сердитый, спешил куда-то ивсе покрикивал на переднего кучера: «Живей, живей, раб божий!» А куда живей,если впереди сплошь кареты, коляски, шарабаны и омнибусы?

Миновали речку или канал, потом реку пошире,цепочка из филеров давно закончилась, а никто меня так и не окликнул. Я уж былосовсем уверился, что Линд, приметив агентов, решил от встречи отказаться. Нашироком перекрестке поток остановился – городовой в длинном дождевике, отчаянносвистя, дал дорогу проезжающим с поперечной улицы. Воспользовавшись заминкой,меж экипажей засновали мальчишки-газетчики, вопя: «Газета-копейка!» «Московскиеведомости!» «Русское слово!»

Один из них, с прилипшим ко лбу льняным чубоми в темной от влаги плисовой рубахе навыпуск вдруг схватился рукой за оглоблю ипроворно плюхнулся рядом со мной на сиденье. Такой он был юркий, маленький, чтоза стеной дождя с задних колясок его навряд ли и разглядели.

– Вертай вправо, дядя, – сказалпаренек, толкнув меня локтем в бок. – И башкой не верти, не велено.

Мне очень хотелось оглянуться, не прозевали лиагенты такого неожиданного посланца, но я не посмел. Сами увидят, как я сверну.

Потянул вожжи вправо, щелкнул хлыстом, илошадь повернула в косую улицу, очень приличного вида, с хорошими каменнымидомами.

– Гони, дядя, гони! – крикнулмальчишка, оглядываясь. – Дай-ка.

Вырвал у меня хлыст, свистнул по-разбойничьи,стегнул каурую, и та что было мочи загрохотала копытами по булыжнику.

– Вертай туды! – Мой провожатыйткнул пальцем влево.

Мы вылетели на улочку поменьше и попроще,промчали квартал, и повернули еще. Потом еще и еще.

– Туды ехай, в подворотню! – показалгазетчик.

Я придержал вожжи, и мы въехали в темную,узкую арку.

Не прошло и полминуты, как мимо с топотом илязгом пронеслись две коляски с агентами, потом стало тихо, только дождь,разлетаясь брызгами, все гулче колотил по мостовой.

– Дальше-то что? – спросил я,осторожно приглядываясь к посланцу.

– Жди, – важно обронил он, дуя наозябшие ладони.

Получалось, что на дворцовую полициюрассчитывать нечего и я предоставлен самому себе. Но страшно мне не было, ибо стаким противником я уж как-нибудь справился бы и один. Мальчишка – это ужекое-то. Схватить за худенькие плечи, как следует потрясти, и расскажет, кто егоподослал. Вот ниточка и потянется.

Я пригляделся к малому получше, отметилприпухший, совсем не детский рот, сощуренные глаза. Волчонок, истинныйволчонок. Из такого правды не вытрясешь.

Вдруг издали снова донесся звукприближающегося экипажа. Я вытянул шею, и мальчишка немедленно этимвоспользовался. Я услышал шорох, обернулся, а рядом со мной уже никого не было,только смазанный след на мокром сиденье.

Грохот был уже совсем близко. Я соскочил скозел, выбежал из подворотни на тротуар и увидел четверку крепких вороныхконей, прытко катившую за собой наглухо зашторенную карету. Возница в низкоопущенном капюшоне громко выстреливал над блестящими конскими спинами длиннымкнутом. Когда экипаж поровнялся с аркой, шторки внезапно распахнулись, и яувидел прямо перед собой бледное личико его высочества, золотые кудри изнакомую матросскую шапочку с красным помпоном.

Михаил Георгиевич тоже меня увидел и звонкозакричал:

– Афон! Афон!

Именно так он меня всегда и звал.

Я тоже хотел крикнуть, разинул рот, но тольковсхлипнул.

Господи, как быть?

Выгонять из подворотни двуколку задом – целаяистория, не поспеешь.

Не помня себя и не соображая, что делаю, якинулся бежать за каретой. Даже не заметил, как с головы слетел мокрый котелок.

– Стой! – кричу. – Стой!

Над крышей мне было видно круглую шляпукучера, да взлетающий кнут.

Никогда в жизни я так не бегал, даже и вбытность дворцовым скороходом.

Конечно, нипочем бы мне не догнать четверкулошадей, если б улочка вдруг не стала заворачивать круто вбок. Карета немногозамедлила ход, слегка качнувшись на сторону. Я в несколько огромных скачковсократил расстояние, прыгнул и уцепился обеими руками за багажную скобу.Подтянулся и совсем уже было влез на запятки, но тут возница, не оборачиваясь,вымахнул кнутом назад, поверх крыши, ожег меня по темени, и я сорвался. Упаллицом в лужу, да еще прокатился по ней, подняв целый фонтан брызг. Приподнялсяна руках, но карета уже сворачивала за угол.

А когда, хромая и вытирая рукавом испачканноелицо, вернулся к двуколке, чемодана с деньгами там уже не было.