Смысл существования человека - Эдвард Уилсон

Философы, настроенные более скептически, практикуют методы нисходящего анализа и интроспекции: сначала думают о том, как мы думаем, затем предлагают объяснения либо в противном случае ищут причины, по которым объяснений быть не может. Они описывают феномены и приводят примеры, заставляющие нас задуматься. Философы приходят к выводу, что в сознающем разуме есть нечто далекое от объективной реальности. Так или иначе, лучше оставить это философам и поэтам.

Нейрофизиологи упорно избирают восходящий подход в противоположность нисходящему и видят проблему в ином свете. Они не питают иллюзий относительно того, насколько сложна эта задача, понимают, что горы не оборудованы эскалаторами для доставки мечтателей. Нейрофизиологи соглашаются с Дарвином в том, что разум – это цитадель, которую не взять лобовой атакой. Продолжая аналогию с крепостью, можно сказать, что ученые пытаются проникнуть в нее через потаенные закоулки, многократно пробуя на прочность каждый бастион, пробивая бреши то тут, то там. Прибегая то к силе, то к технической изобретательности, они постоянно ищут пространство для маневра.

Чтобы быть нейрофизиологом, нужно обладать верой. Кто знает, где могут быть спрятаны сознание и свободная воля – при условии, что они вообще существуют как целостные процессы и объекты? Возникают ли они со временем как некая метаморфоза информации, подобно тому, как гусеница появляется из бабочки? Или они возникают из внезапного озарения, как у соратников Бальбоа в сонете Джона Китса?[13] Тем временем нейрофизиология, будучи очень важной медицинской дисциплиной, переживает расцвет. Исследовательские проекты в области нейрофизиологии ежегодно получают солидные бюджеты: от сотен миллионов до миллиардов долларов. В научной среде подобные проекты принято называть фундаментальными исследованиями или «большой наукой». Этот всплеск исследований распространился и на онкологию, космические челноки и экспериментальную физику частиц.

В то самое время, когда я пишу эту книгу, нейрофизиологи начали наступление, которое Дарвин считал невозможным. Речь идет о проекте под названием Карта активности головного мозга (Brain Activity Map – BAM), инициированном крупнейшими правительственными органами США, в том числе национальными институтами здравоохранения и Национальным научным фондом совместно с Алленовским институтом исследований головного мозга. Более того, этот проект был включен президентом Обамой в число разработок государственной важности. Если программа будет стабильно финансироваться, то она может сравняться по масштабу с проектом расшифровки генома человека, в 2003 году ставшим в биологии своего рода полетом на Луну. Цель проекта – ни много ни мало картировать активность каждого нейрона в реальном времени. Многие необходимые технологии будут создаваться прямо по ходу работы.

Основное назначение картирования активности нейронов: привязка всех мыслительных процессов – рациональных и эмоциональных, сознательных, предсознательных и бессознательных, как в статике, так и во временной динамике – к физической основе. Это непросто. Вот мы надкусываем лимон, ложимся в кровать, вспоминаем покойного друга, наблюдаем, как закатное солнце утопает в волнах океана. Все эти действия сопровождаются активностью нейронов, их работа так затейлива и до сих пор настолько мало исследована, что мы даже не в силах осознать ее, не говоря уж о том, чтобы отобразить общую картину распространения нервных импульсов.

В научной среде программа BAM вызывает скептицизм, и это нормально. Такое же сопротивление встречал в свое время и проект расшифровки генома человека (The Human Genome Project – HGP), и многие космические исследования под эгидой NASA. Дополнительным стимулом для реализации проекта картирования является его практическая польза для медицины. В частности, у нас может появиться возможность выяснить клеточные и молекулярные первопричины психических заболеваний и обнаруживать разрушительные мутации задолго до появления первых симптомов.

Допустим, что Карта активности головного мозга и другие подобные проекты увенчаются успехом. Как же они позволяют разгадать тайны сознания и свободной воли? Полагаю, что в программе функционального картирования мозга эти проблемы будут решены на одном из ранних этапов, а отнюдь не станут грандиозным финалом исследований. Поэтому и в дальнейшем нейробиология сохранит привилегии большой науки. В пользу такой точки зрения свидетельствует большой объем информации, уже накопленный в ходе исследований мозга, особенно если рассматривать эту информацию в контексте принципов эволюционной биологии.

Есть несколько причин для оптимизма, позволяющих надеяться на скорую разгадку тайн сознания и свободы воли. Во-первых, сознание формировалось в ходе эволюции постепенно. Исключительно высокий уровень человеческого сознания не был достигнут мгновенно, подобно тому как включается свет при нажатии кнопки. Постепенное, хотя и стремительное, увеличение объема человеческого мозга, которое человека умелого довело до уровня человека разумного, позволяет предположить, что и развитие сознания было многоступенчатым процессом. Биологии известны и другие сложные системы, которые формировались шаг за шагом. Таковы, например, клетки-эукариоты, глаза животных, колонии насекомых.

Следовательно, можно проследить этапы формирования человеческого сознания, изучая те виды животных, которым удалось в чем-то сравняться с человеком. Например, широко известны ранние исследования картирования мозга, проводившиеся на мышах – кстати, опыты на мышах по-прежнему очень продуктивны. Работать с мышами удобно и в техническом отношении, и с точки зрения их разведения в лабораторных условиях. Кроме того, солидная фактическая база уже накоплена в ходе предыдущих генетических и нейрофизиологических исследований, также проводившихся на мышах. Но для того, чтобы ближе подобраться к истории человеческого сознания, следует также заняться исследованиями ближайших филогенетических родственников человека из числа приматов Старого Света – от более примитивных лемуров и галаго до высокоразвитых макак и шимпанзе. Сравнительный анализ позволил бы определить, какие нервные цепи и нейронная активность появились на дочеловеческом этапе эволюции, когда и в какой последовательности. Даже на самой ранней стадии исследований собранные данные, возможно, помогут выявить особенности нейробиологии, свойственные исключительно человеку.

Во-вторых, путь в царство сознания и свободной воли пролегает через идентификацию эмергентных феноменов – сущностей и процессов, которые возникают лишь при объединении уже имевшихся сущностей и процессов. Насколько позволяют судить результаты текущих исследований, эмергентные феномены будут найдены в области связи и синхронной активности различных систем мозга, с одной стороны, и органов чувств – с другой.

Тем временем нервную систему можно воспринимать как хорошо организованный суперорганизм, сформировавшийся на основе разделения труда и специализации в сообществе клеток. При этом само наше тело играет вспомогательную роль, поддерживая работу этого суперорганизма. Для сравнения можно провести аналогию с муравейником или термитником, где жизнь царицы поддерживает многочисленная челядь. Каждая рабочая особь сама по себе достаточно примитивна. Она следует программе слепого врожденного инстинкта, которая практически не поддается коррекции. Такая программа позволяет рабочим муравьям одновременно решать всего одну-две задачи и последовательно менять их в определенной последовательности, обычно по мере взросления насекомого: нянька становится строителем, солдат – фуражиром. Зато все вместе рабочие муравьи неотразимы. Они справляются со всеми насущными задачами и могут быстро переориентировать свои усилия, чтобы достойно встретить смертельную опасность: наводнение, голод, нападение крупного вражеского отряда. Такое сравнение отнюдь не натянуто. Подобные феномены рассматривались в серьезной научно-популярной литературе, в частности, в классической работе 1979 года Дугласа Хофштадтера «Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда»[14].